— Тогда порядок! Хочешь, я тебе своих книжонок подкину? Без-воз-мездно!
— Зачем же…
— Да нет, я, конечно, понимаю: это малость побледнее Вересаева с Гоголем, но тоже неплохо, уверяю тебя! — Обличитель Жорик продолжал с аппетитом жевать. Озорной взгляд его так и осыпал собеседников искрами. — В каком-то смысле я тебе даже завидую. Честное слово! Ты ведь не просто переписываешь, ты глубже любого читателя в текст погружаешься. Воспринимать язык через пальцы — особое состояние! Помню, когда-то таким же образом начинал: переписывал целые страницы из Лондона, Паустовского, Платонова. И представьте себе, начинал видеть то, чего не видел глазами!
Горлик, маленький, сутулый, с аккуратной проплешиной на затылке, потупившись, чертил пальцем на скатерти. Путятин крупной ладонью похлопал его по плечу.
— Не тушуйся, брат. Лучше так, чем никак.
— Хорошо сказано!
Егор скупо улыбнулся. Смешно они смотрелись — два бородача — Путятин и Горлик. Один похож на окладистого иконописного Маркса, второй — на присмиревшего Свердлова, первый — и впрямь революционер, второй — без пенсне и абсолютно ручной. Один — большой, другой — маленький, два брата от двух мам и одного отца.
Немного помолчали. Чтобы как-то прервать затянувшуюся паузу, Егор разлепил губы и глухо продекламировал:
— Нам салютуют молнии вчерашних лет,
Когда сбриваем седину чужой обиды,
Но главный приоткроется секрет
Лишь после нашей с вами панихиды.
— В точку! — Горлик поднял палец. — Чье это? Бальмонт? Северянин?
— Мое, — признался Егор. Тяжело перевел взор на Путятина. — А ты бы, мил друг, все-таки лучше не за пулемет брался, а раздевался и бегал по вагонам голым.
Поэт с удивлением воззрился на Егора, захлопал редкими ресницами.
— Зачем? Я, кажется, эксгибиционизмом не страдаю.
— Не о том речь. Видишь ли… — Егор исторг глубокий вздох. Он и сам толком не знал, что собирается сказать. Наверное, просто жаль стало Горлика, хотелось отвлечь от него внимание. — Видишь ли, Путятин, пули всегда и всего хуже. Самый распоследний аргумент, если разобраться. А потому… Делай, что хочешь, кричи, напивайся, бока отлеживай, но только не стреляй.
Длинная фраза унесла остатки сил. Он почти физически ощутил, как тускнеет лицо и гаснут без того тусклые глаза. Пришлось в экстренном порядке мобилизовываться. Проявляя недюжинную волю и внешне довольно уверенно Егор подцепил пальцами подсохший колбасный кружок, виртуозным движением переправил в рот, тут же промокнул губы салфеткой. На него взглянули с удивлением. Салфетки на этой стадии действительно воспринимались тяжело. И снова он мысленно усмехнулся. Опять всех обманул. Напился в дым и притворился трезвым.
— Ну-с! За тех, кто в море? — он поднял свою посудину.
— А кто нынче не в море? — Жорик коротко хохотнул, но тут же спохватился. — Отличный тост! Поддерживаю! За нас, стало быть, — за всех оставшихся…
* * *
— Опаздываем, Павел Матвеевич?
— Есть немного, — полковник, приподняв рукав, покосился на мерцающий изумрудным светом циферблат. — По идее, следовало бы чуток ускориться.
Ускориться им и впрямь не мешало. Хоть по идее, хоть вовсе безыдейно. Однако скорость предвещала риск. Ноги на мокрых шпалах опасно разъезжались, мутная пелена плотно закрывала бредущих впереди и сзади. Безумные условия для тех, кто шагает над пропастью. Павел Матвеевич припомнил фразу Столыпина: «Вперед, но на мягком тормозе!». Для них это было тем более справедливо, что по сию пору не у всех получалось идти ровно. Раскачивались, словно морячки, после годового плавания впервые ступившие на сушу. Потому и подбирали людей особенно придирчиво. Потратив лишнюю пару дней, выводили на крыши вагонов под открытое небо. Проверка оказалась нелишней.
Многих храбрецов скручивало в первые же секунды. Люди ложились на живот, начинали задыхаться, выпучив глаза и напоминая выброшенную на песок рыбу. Таких приходилось уносить за руки и за ноги. Тем же, кто преодолевал приступ страха, завязывали глаза, предлагали пройти по прямой восемь-десять шагов. И снова получалось далеко не у всех. Шли словно по тросу, протянутому над пропастью. Почти половина «срывалась». Наконец дополнительный процент отсеялся, стоило им выбраться наружу. Оно и понятно. Потоптаться пару-тройку минут на крыше вагона — одно, а оказаться предоставленным самому себе в полном окружении стихии — совсем другое. Отойти от поезда, для пассажиров значило примерно то же, что для младенца быть оторванным от теплого материнского тела. Открытое пространство повергала в шок, и добрая треть волонтеров вернулась на исходные позиции. Именно таким образом происходило формирование батальона. Людей набирали по конкурсу, словно в цирковое училище.
Батальон!.. Полковник фыркнул. Две с половиной роты по количеству, а по качеству — ближе к разноголосому табору. Потому как настоящей армией у них не пахло. Впрочем, где она сейчас настоящая армия? Уцелела ли хоть в одной точке планеты? Очень и очень сомнительно. Так что, какой ни есть, а батальон. Пестрый, неопытный, однако слитый единой целью и единым командованием. В большинстве своем людишки храбрились, хотя глядеть предпочитали преимущественно под ноги. Сознание людей отравляла сама мысль о близости бушующих волн. Всего-то и лететь — метров тридцать-сорок, жалких две-три секунды. Потому и организовали связки по два-три человека. Точь-в-точь как у альпинистов. Самый неловкий из отряда, Бакстер, уже дважды умудрялся срываться с моста, повисая на альпинистском тросе, как муха на паутине. Чертыхаясь, его вытягивали наверх и, не теряя драгоценных минут на охи-ахи, вновь возобновляли движение. Момент атаки был оговорен самым жесточайшим образом, опаздывать они просто не имели права. Увы, что хорошо просчитывалось на расчерченной зигзагами мостов карте, в реалиях принимало иное обличье. Они не выдерживали предписанной скорости, и потому Павлу Матвеевичу, бывшему полковнику российских ВВС и нынешнему предводителю отряда, приходилось сокращать паузы, отведенные на еду и отдых. Время — вечная нагайка, жестоко подстегивало, офицеры сердились и ругались, рядовые бойцы их понимали, на слякоть и кружащую головы высоту по мере сил старались не обращать внимания. Впрочем, высоты, как таковой, не существовало. Дождь плотно занавесил пространство справа и слева, — головы кружил призрак высоты — той самой, что будоражила воображение, навевала мысли об обморочном падении, об акульих караулящих пастях. Шагающие по железнодорожному полотну ясно сознавали, что под ними не чернозем и не гранит, — всего-навсего зыбкий пролет, ощутимо раскачивающийся под напором ветра и волн. Высотные составные опоры убегали далеко вниз, стрелами вонзались в пучину океана. Последний из года в год вгрызался пенным оскалом в стальные сваи, уподобляясь медведю, раскачивающему дерево с незадачливыми грибниками. С делом своим, надо признать, он справлялся успешно — расшатывал и валил мосты один за другим. Иной раз разошедшиеся волны доставали до самого верха. Немудрено, что надводный флот продержался относительно недолго. Во всяком случае о судах, которые еще года три тому назад можно было углядеть в дождливой полумгле, теперь не было ни слуху ни духу. Все повторили судьбу Титаника — даже самые непотопляемые.
Подняв голову, полковник прищурился. Показалось на миг, что в высоте мигнул огонек. Он оглянулся. Так и есть. Три или четыре луны. Справа — огромная, оранжевая и две зеленых слева.