Ни за белых, ни за красных, ни за черных. За всех разом, какие они есть. За пестробурополосатых. И не было желания вникать, кто прав, а кто не очень. Все было гнило, и все при этом заслуживало сочувствия. Даже свихнувшиеся пуриты с инсайтами. А убивать их он шел вынужденно. Ради тех тысяч, что с надеждой ждали результатов боевого рейда.
Сила. Вот, что правило миром. Сила этот мир и добила. Перегрызла сук и загнала лошадь. Однако права выбора у них не было, и совершенно отчетливо Павел Матвеевич понимал с кем он и против кого. Разумеется, с сильными, и, без сомнения, против сильных. Потому что слабые от участия в мирской толчее отстранялись с самого начала. И правильно! Не крутись под ногами, коли никто, не мешайся!..
Впереди послышался неясный шум, Павел Матвеевич замедлил шаг, и вскоре из пелены косых струй вынырнула фигура Мациса. Широкие, облепленные дождевыми каплями скулы, довольный взгляд. Возбужденно дыша, разведчик шагнул к начальнику.
— Пост, господин полковник! Самый натуральный.
— Ты не ошибся?
— Обижаете! Что я, лох какой!
— Значит, дошли, — Павел Матвеевич удовлетворенно кивнул. — И то хлеб. Кто там у них, не разглядел?
— Три козлика с пулеметом. Одна чахлая винтовочка.
— Сумеешь снять?
Мацис самоуверенно хмыкнул.
— Запросто!
— Я тебя спрашиваю серьезно!
— Снимем, господин полковник. У них там навесик хлипкий — дыра на дыре, а смену, похоже, давненько не присылали. Это же пуриты, не кадровики! Так что успели заскучать. Двое, как мне померещилось, вообще дрыхнут.
— Померещилось… Померещиться может всякое.
— Да нет же, точно дрыхнут!
— Хмм… Видишь ли, Мацис, стрельбы нам надо бы избежать.
— Стрельбы не понадобится. Возьму Коляныча, Адама… Короче, справимся!
— Может, еще кого дать?
— Обойдемся. Меньше шуму — больше толку. Коляныч — гиревик, а Адам, если что, ножами поможет. Вы же знаете, как он их мечет.
— Действуй, орел…
Полковник поднял руку, давая команду на остановку. Бойцы с готовностью повалились на железнодорожное полотно. Кто-то усаживался прямо на рельсы, кто-то подстилал брезентовые и пластиковые коврики. Разумеется, зашуршали пакетами, доставая энзэ. Полковник не стал фыркать. Кадровиков у пуритов, конечно, не было, однако и у них в этом смысле похвастать было нечем. Одно слово — волонтеры, народ вольный, к дисциплине не слишком приученный. Только где их взять нынче — приученных? Да еще, чтобы согласны были идти на смерть. А эти, как ни крути, сами вызвались. Вот и придется потерпеть.
— Привал, — объявил он подошедшему Люмпу. — Впереди пост, так что не ржать и не ругаться. Пройдись по людишкам, предупреди.
— Понял, — сержант сухо козырнул, в два четких движения развернулся.
Все коротко и ясно. Глядя на удаляющуюся спину, полковник крякнул. Вот ведь штука какая! И неумный, и злой, а все ж таки стопроцентный служака. Скверно, но в серьезных делах частенько полезны именно такие. Зачастую даже более полезны, чем головастые Во-Ганги и Злотницкие…
* * *
Лбом Егор уперся в деревянную раму. То есть, деревянной она ему показалась сначала, а как уперся, сразу понял — пластик. Кожу, пусть даже на черепушке, не обманешь. Неживое она чувствует безошибочно, пусть оно и прячется под слоем бодрого макияжа. Впрочем, и люди до поры до времени таятся под аналогичным камуфляжем. Потому как что такое человек? А человек, господа присяжные заседатели, это поступки. Нам необходимы победы, величественные финалы, этакие знамена над тем или иным рейхстагом. Премию получил — поступок, медальку — еще один. То же — с постельным соитием. Вполне природный поступок! Совершил, значит, ты здоровое и сильное животное. Честь тебе и хвала! Да черт бы с ним, только вот беда, — после подобного рейхстага люди удивительно раскрываются.
Игра в прекрасное прекращается, все карты выкладываются на стол. Любовь действительно становится любовью, а нелюбовь обращается в неприязнь. Так, вероятно, вышло и у них. Предначертанное и сладкое состоялось, после чего он понял, что любит, а она поняла, что нет. Все проще простого — и одновременно абсолютно неразрешимо. А на горизонте вновь маячит вековечное: что делать и как быть?…
Огонек случайной звезды блеснул на небе, рассыпающей искры бабочкой подлетел к вагонному стеклу, обратившись Вандой. Егор задержал дыхание, как ребенок, узревший волшебную игрушку. Она не являлась для него игрушкой, но нечто волшебное безусловно собой представляла. Они глядели друг на дружку: он из вагона, она — с той стороны. Волосы ее струились под набегающим ветром, теплые глаза, одинаково теплые для всех, сейчас улыбались ему одному. Егор сморгнул, и чудное лицо пропало. Он сообразил, что она, должно быть, уже здесь, в поезде. И снова не с ним, хотя, конечно, не одна…
Господин в замусоленном, местами откровенно лоснящемся фраке выскользнул из распахнувшихся дверей, и до Егора долетел знакомый смех. Зубы капканом сомкнулись на нижней губе, выдавили ртутную капельку. Тусклыми, ничего не видящими глазами Егор вновь устремился к окну. Еще одно шило в бок, еще одна шпилька в сердце. Разумеется, Ванда продолжала веселиться, стремительно перебирая мужичков, мало кому отказывая и мало кого близ себя задерживая. Для того сюда и вернулась. Ненасытная вагонная Клеопатра! И разномастные ловеласы мотыльками слетались со всех сторон, спеша подпалить мохнатые крылышки на щедром огне. Благо и бояться уже было нечего. Аналитики в аппаратных, эти седые филины возле набитых окурками пепельниц, давненько перестали делиться с пассажирами маршрутными выкладками. Потому что надежных мостов оставалось все меньше и меньше, а количество поездов, на скорости ныряющих в волны, день ото дня росло. Марат как-то проболтался, что и у них в середине состава основательно дымит. То ли буксы горят, то ли что еще. И ничего на ходу не исправишь. Разве что можно усилить охлаждение, только что толку? Дождь за окном — тоже охлаждает, однако дым-то идет! Вот и веселится народишко, устраивает свой маленький пир во время чумы. Спешит отдохнуть перед грядущим.
Он припомнил, как однажды, столкнувшись с Вандой в коридорчике, пригласил ее в свое купе. Поблескивая ровными зубками, она весело согласилась. И также весело предупредила:
— Только учти, у меня бяка какая-то. Наградил один мерзавец. Впрочем, все равно ведь чепуха, правда?
Он ошарашенно кивнул, а она обошла его, покачивая бедрами, двинулась дальше. Обернувшись, крикнула:
— Если не испугаешься, вечером приду.
И не пришла. Хотя пугаться он и не думал. Просто такие, как он, женщинам не нужны. Веселее кутить с веселыми, а он был хмур и сумрачен.
Выбираясь из шумливого ресторанчика, кто-то снова отворил дверь. Уступая дорогу, Егор качнулся к окну. Мужчина однако проходить мимо не стал, остановившись, зашелестел по карманам в поисках сигарет.
Из-за неплотно прикрытой двери вновь долетел смех.
— А из соседней комнаты, — с удивительно знакомыми интонациями продекламировал мужчина, — доносился девичий визг, постепенно переходящий в женский.
— Помолчите! — толчком ладони Егор прикрыл створки. Толкнул, словно ударил, и мужчина неловко прикашлянул. Видимо, сообразил, в каком настроении пребывает сосед.
— Пардон! Не думал, что обижу… Закурите?
Егору протянули сигарету. Он машинально стиснул пальцами по-китайски желтушный мундштук. Словно мстя кому-то, с силой сдавил. Наверное, мысленно щипал. За сосок — ту же Ванду или за ухо кого-нибудь из ее дружков.
— Все хлещет и хлещет, — собеседник кивнул за окно. Егор машинально поднял глаза.