Ведь злоба заставляет разыграться воображение, а полное разочарование вынудит их опуститься на землю. Так он надеялся! Однако, несмотря на все эти соображения, он торопливо поднимался по лестнице.
Но кто-то торопился еще сильнее. Позади Кадфаэля легкие ноги выбили резкую барабанную дробь по деревянным ступеням. Кто-то догнал его и, оттолкнув, стремительно пронесся мимо по выложенному плиткой скользкому полу длинного коридора.
Мэриет летел вперед, ряса его развевалась, весь он был воплощение негодования.
- Я слышал! Я слышал! Не трогайте мои вещи!
Куда девались покорность в голосе, скромно опущенные глаза и сложенные руки? Сейчас это был разгневанный молодой лорд, властно приказывающий не прикасаться к его имуществу. Он налетел на своих обидчиков со сжатыми кулаками и горящими глазами. Кадфаэль, на какой-то момент потерявший равновесие, ухватился за взметнувшийся рядом рукав рясы Мэриета, но тот не остановился и только потащил монаха за собой.
Выводок трепещущих от страха и любопытства мальчишек-послушников сгрудился в дормитории; они осторожно тянули головы вперед, туда, где стояла кровать Мэриэта, а наружу торчали их тощие зады в свисавших беспорядочными складками черных рясах. Услышав шаги Мэриета и его грозные крики, мальчишки в ужасе обернулись и при появлении юноши отскочили с громким кудахтаньем, как стайка перепуганных цыплят. На пороге закутка, который Мэриет считал, как следовало из его поведения, своим крошечным личным владением, он нос к носу столкнулся с выходившим оттуда братом Жеромом.
Силы были слишком неравны: кандидат в послушники, проживший в аббатстве лишь около месяца, но уже успевший причинить беспокойство и получить предупреждение, - и человек, наделенный властью, правая рука приора, духовное лицо, исповедник, один из двух наставников послушников. Возникшее в лице брата Жерома препятствие заставило Мэриета на мгновение замешкаться; Кадфаэль наклонился к его уху и прошептал, задыхаясь (он совсем запыхался):
- Остановись, глупец! Он все равно найдет то, что ты прячешь!
Но Кадфаэль мог бы поберечь силы - Мэриет его даже не услышал. Момент, когда юноша еще был в состоянии опомниться, остался позади, так как его взгляд уже упал на маленькую яркую вещицу, которую Жером держал перед собой в вытянутых пальцах, как будто она была грязной, и в возмущении помахивал ею. Мэриет побелел, но это была бледность, рожденная не страхом, а неудержимой яростью; казалось, каждая черточка выразительного лица юноши оледенела.
- Это мое! - сказал он тихим, но властным голосом и протянул руку: Отдай!
Брат Жером, не привыкший, чтобы к нему обращались подобным тоном, привстал на цыпочки и раздулся, как индюк. Его тонкий нос гневно дрожал от оскорбленных чувств.
- И ты открыто признаешь это? Да знаешь ли ты, дерзкий безумец, что, когда ты просил, чтобы тебя приняли сюда, ты клятвенно отказался от всего "своего" и теперь не можешь владеть никаким имуществом? Принести сюда личную вещь без разрешения отца аббата - значит нарушить устав. Это грех! А намеренно держать это у себя - это! - значит оскорбить те обеты, которые, как ты говоришь, ты желаешь принести. А уж хранить в своей постели - это род блуда! И ты посмел? Ты посмел? Ты ответишь за это!
Все, кроме Мэриета, устремили глаза на невинный предмет, причину страшного преступления, - Мэриет же по-прежнему не сводил горящих глаз с лица своего обидчика. А тайный талисман оказался всего лишь узенькой полотняной ленточкой, расшитой голубыми, золотыми и красными нитками, ленточкой, которой девушки завязывают волосы; кстати, именно прядь рыже-золотых волос и была завязана одним концом ленточки.
- Тебе хоть известен смысл слов обета, которые, как ты утверждаешь, ты жаждешь произнести? - бушевал Жером.
- Безбрачие, бедность, повиновение, твердость, - есть ли в тебе хоть что-либо подобное? Опомнись, пока можно, отвергни мысли о безумствах и скверне, заключенные в этой суетной вещи, иначе тебя не примут в монастырь. Наказания за то, что ты предался пороку, тебе не избежать, но у тебя будет время исправиться, коли дарована тебе хоть капля милости Божьей.
- Мне даровано ее столько, что хватает, по крайней мере, на то, чтобы не копаться в простынях другого и не красть его вещей, - ответил Мэриет, нисколько не смутившись и продолжая сверкать глазами. И добавил тихо, сквозь зубы: - Отдай, это мое!
- Посмотрим, что скажет отец аббат о твоем поведении, наглец! Хранить такую суетную вещь ты не имеешь права. Что же касается твоего непослушания, о нем будет доложено в точности. А теперь дай мне пройти! - потребовал Жером, по-прежнему уверенный в своей власти и своей непогрешимости.
Кадфаэль сомневался в том, что Мэриет правильно понял намерения брата Жерома. Очевидно, юноша счел, что тот просто собирается вынести дело на собрание капитула и услышать мнение отца аббата. Может быть, придя в себя, Мэриет согласился с таким решением, даже если оно и означало потерю его маленького сокровища, - ведь, в конце концов, он пришел в монастырь по собственной воле и при всяком удобном случае повторял, что всей душой хочет, чтобы ему позволили остаться и поскорее дать обет. Как бы то ни было, Мэриет отступил и позволил брату Жерому выйти в коридор. Брат Жером повернул в сторону черной лестницы, где горела свеча, и его безмолвная свита почтительно последовала за ним. Свеча в низкой чаше стояла на прибитой к стене полочке и догорала, оплывая. Брат Жером поравнялся с ней и, прежде чем Кадфаэль или Мэриет сообразили, что он собирается сделать, провел тоненькой ленточкой над пламенем. Прядь волос с легким треском зашипела и исчезла в яркой вспышке золотистого огня, лента распалась надвое, обе ее части обуглились и упали в чашу. Не издав ни звука, Мэриет, как цепной пес, бросился вперед и схватил руками брата Жерома за горло. Кадфаэль кинулся за Мэриетом, ухватил юношу за капюшон и попытался оттащить, но тщетно.
Никакого сомнения - Мэриет хотел убить брата Жерома. Это не было шумной дракой - сплошь лай и ни одного укуса. Мэриет обхватил пальцами тощую шею брата Жерома, опрокинул его на выложенный плитками пол, подмял под себя и продолжал душить, невзирая на то, что полдюжины перепуганных, обалдевших послушников вцепились в него и беспорядочно колотили по спине, загораживая дорогу Кадфаэлю. Побагровевший брат Жером, беспомощно колотя руками по плиткам пола, бился, как рыба, вытащенная из воды. Кадфаэль протиснулся наконец к Мэриету настолько, что смог прокричать в ухо, казалось, ничего не воспринимающего юноши слова, которые первыми пришли ему на ум:
- Стыдись, мой сын! Это старик!
В действительности брат Жером был на двадцать лет моложе шестидесятилетнего Кадфаэля, но преувеличение было оправдано ситуацией. Пальцы Мэриета разжались, брат Жером несколько раз с шумом глотнул воздуха и из багрового стал кирпично-красным; дюжина рук помогла жертве подняться на ноги и поддерживала его, а он все еще с трудом дышал и не произносил ни слова; к этому времени приор Роберт, кипя праведным гневом, уже плыл по вымощенному плиткой коридору, высокий и величественный, как будто у него на голове была митра.
В чаше, испуская легкий дымок, медленно дотлевали два кусочка расшитой ленточки, да в воздухе еще ощущался запах гари от сожженного локона.
По приказу приора Роберта двое служек принесли наручники, которые обычно пускались в ход крайне редко, защелкнули их на запястьях Мэриета и повели его в карцер, расположенный отдельно от жилых помещений.