Хороший добротный роман для медлительного домашнего чтения. Но когда роман пошел в производство, грянули даманские события. Прозаика М. вызвали в одно место и сказали: "Ты, дед, чего? С нарезки слетел?" Дед понимающе кивнул. В новом варианте романа никто ни к кому не плавал, русские распахивали свою сторону Амура, китайцы свою. "Сосед хорош, когда забор хороший". Роман, понятно, пошел в производство, но тут времена помягчели, по Амуру поплыла комиссия Ильичева, прозаика М. вызвали в одно место и строго сказали: "Ты что, дед, совсем с нарезки слетел? Совсем не петрушишь?"
И так далее.
Окончательный вариант романа (он все же был опубликован) я не читал, поэтому не знаю, чем дело кончилось.
Я молча сидел перед известным писателем, директором издательства, а он, выложив на стол чистый бланк издательского договора, сказал доверительно:
- Значит, так. Мы сейчас подписываем договор, а через пару недель, как положено по закону, вы получите аванс.
Моргнул и сказал еще более доверительно:
- А про книгу стихов забудьте. Не было у вас книги стихов. Зачем вам это упадничество? Вам прозу надо писать.
И совсем уже доверительно обьяснил:
- Мы-то с вами знаем, что вы талантливый человек. Поэтому садитесь за стол и пишите прозу. Вам нельзя разбрасываться. У меня нюх на талант. Я не чета тем...
Он возвел глаза горе и я отчетливо увидел перед собой лица тех, кто не понимал моей талантливости и его нюха.
- Короче, подписывайте договор и катите домой. Катите домой и садитесь за повесть. Я знаю, у вас получится. Десять авторских листов. Как? Хватит? Книжка должна выглядеть солидно. Или хотите сразу пятнадцать?
- Десяти достаточно, - нагло ответил я.
- Правильно, - сказал прозаик М. - Для начала десяти хватит. Это следующую вашу книжку мы сделаем листов в тридцать. И понятно, примем в Союз.
- А о чем повесть? - задал я главный вопрос.
- Ну, вы автор, вам видней. - Прозаик М. великодушно покивал большой головой. - Вы с вулканологами работаете, видите много. Их отношения, о чем они говорят... Странный, наверное, народец, а?.. Их настроения?... И подробно, подробно... Ведь работают на островах, без контроля... Конфликты, наверное, возникают...
- Возникают, - нагло поддержал я. - И разговоры безконтрольные. И конфликты.
- Ну? Ну?
- Вот, скажем, - загорелся я. - Два мэнээса одни на острове. Ученые, геологи. Совсем одни, даже рабочего с ними нет - экономия. "Обиженные мужчины", так можно назвать. Ну, один случайно теряет записку. Значит, успел до отъезда наставить рога своему спутнику. И вот вдвоем на острове, а снять их могут только сентябре. Пока же - июнь.
Я посмотрел на прозаика М. Он благожелательно кивнул:
- Верное направление.
И подсказал:
- Но глубже копайте. Подчеркните, что тот, который обманут другом, человек принципиальный, прямой. Член партии, коммунист со стажем. Соответственно и ведет себя.
- Это как?
- Он, скажем, проводит закрытое партийное собрание...
- Так второй-то, он беспартийный.
- Потому и закрытое.
- Ага, - подхватил я. - А потом такое! Скажем, в кальдере Заварицкого тот, который плохой и беспартийный, срывается с гребня горы. А там высоко. Но тот, которого обидели, он настоящий коммунист, он протягивает человеку руку.
Меня тошнило от собственного голоса.
Прозаик М. весело поднял глаза, он уже понял, что я куплен:
- А на хера? - спросил он меня. - На хера ему протягивать руку? Пусть летит вниз скотина. Нам нужны полнокровные характеры.
И тогда до меня дошло - прозаик М. разговаривает со мной всерьез. И издательский договор лежит на столе всерьез. И аванс обещан всерьез.
А ты, Миша, говоришь - технология.
Роман с издательством не случился. Он в принципе не мог случиться из-за тех самых "свойств автора".
Я предпочел описывать задворки социализма, тем более, вид на них открывался как раз из моего окна. Не зря А.Грачев, а, может, В.Санги терпеливо писали в какой-то газете: "На произведениях ряда сахалинских авторов лежит отпечаток чисто формальных изысков, расплывчатости идейных убеждений, преувеличенного внимания к сугубо личным переживаниям..."
Я не понимал. Как иначе?
Но вот странно. Мысль написать повесть об островах (я Курилы знал и любил) подал мне все же прозаик М.
Лет через пятнадцать (к тому времени я жил в Новосибирске, был принят в Союх писателей - без помощи романов, написанных по заказу) я сел таки за пишущую машимнку. Георгий Иосифович Гуревич подстегнул меня: "Коль вы заботитесь о выигрышном, спускайте пришельцев на Курилы. Возможен и другой вариант - богодулы и геологи на другой планете." И Аркадий Натанович Стругацкий, прочтя какую-то из моих вещей, заметил: "На кой хрен тебе вселенские масштабы? Никогда из этого ничего хорошего не получается, поверь мне..."
Я поверил.
И сел за машинку.
И написал истинно островную вещь - "Великий Краббен". Эпиграф к ней любовно подобрал из Псалмов: "Там плавают корабли; там Левиафан, которого Ты сотворил играть в нем."
Потрясный эпиграф.
Короче, повесть была написана, прошла все официальные инстанции и в 1984 году сборник сибирской фантастики под общим названием "Великий Краббен" вышел в свет. По подаче одного из коллег книгу незамедлительно затребовали на контрольное резенцирование в Госкомиздат РСФСР и так же незамедлительно приказали уничтожить. Весь тираж (30 000 экземпляров) был уничтожен. История, в общем, ординарная. Валентин Саввич Пикуль, желая утешить, написал мне: "Сам бывал в критических ситуациях... Помню хорошего человека и честного писателя (ныне покойного) Дм. Острова, у которого на моих глазах сняли с прилавков три книги подряд... Все пройдет - верьте мне! - все мои романы прежде были охаяны и отвергнуты - потом шли нарасхват. Нужно время и нервы. Почаще вспоминайте царя Соломона. Когда ему было кисло, он поворачивал на пальце кольцо, украшенное мудрейшей надписью: "И это пройдет"..."
А повесть получилась островная и совсем не скушная.
Два героя - младший научный сотрудник Тимофей Лужин и опытный курильский богодул Серп Иванович Сказкин - в кальдере Львиная Пасть (Итуруп) встречают таинственного морского змея. Пересказывать сюжет нет нужды, повесть с тех пор не раз издавалась и переиздавалась, просто коротко остановлюсь на причинах, по которым книгу сожгли. Впрочем, даже не сожгли, а порубили в лапшу. Как мне обьяснили знающие люди, есть такая машинка, она любую книгу превращает в бумажную лапшу, только предварительно надо содрать обложку. С "Великого Краббена", кстати, обложку срывали слепые из какой-то артели. Настоящие слепые, черт возьми! Вот деталь, которую просто так не придумаешь.
Что вижу, то и пою.
Как дикующий в тундре.
И опять, как в 1969 году, я остался без книги.
Но если в 1969 книгу стихов уничтожили за упадничество и за то, что я неверно толковал действия советского князя Святослава, то теперь, если верить официальным рецензентам, дело оказалось похуже.
Во-первых, по мнению рецензентов, я пропагандировал лженауку (морской змей), во-вторых, как всегда, любовался задворками социализма, в-третьих, давал героям подозрительные имена (Серп Иванович). Да и сами герои, по мнению рецензентов, получились какими-то неубедительными.