Восемнадцатый свободен?
Ван, снимая на ходу рукавицы, подошел к ним.
- Свободен, - сказал он. - Давно уже свободен. Здравствуйте, Сельма Нагель. Я - дворник, меня зовут Ван. Если что-нибудь понадобится, вот дверь в дворницкую, приходите сюда.
- Давай ключ, - сказал Кэнси. - Пойдемте, я вас провожу, - сказал он девушке.
- Не надо, - проговорила она устало. - Сама найду.
- Как угодно, - сказал Кэнси и снова откозырял. - Вот ваш чемодан.
Девушка взяла у Кэнси чемодан, а у Вана - ключ, мотнула головой, отбрасывая упавшие на глаза волосы, и спросила:
- Который подъезд?
- Прямо, - сказал Ван. - Вон тот, под освещенным окном. Пятый этаж. Может быть, вы хотите есть? Чаю?
- Нет, не хочу, - сказала девушка, снова тряхнула головой и, цокая каблуками по асфальту, пошла прямо на Андрея.
Он отступил, пропуская ее. Когда она проходила, он ощутил крепкий запах духов и еще какой-то парфюмерии. И он все смотрел ей вслед, пока она шла по желтому освещенному кругу, юбка у нее была совсем короткая, чуть длиннее свитера, а ноги были голые, белые, и Андрею показалось, что они светятся, когда она вышла из-под арки в темноту двора, и в этой темноте был виден только ее белый свитер и белые мелькающие ноги.
Потом заныла, завизжала и грохнула дверь, и тогда Андрей снова машинально достал сигареты и закурил, представляя, как эти нежные белые ноги ступают по лестнице, ступенька за ступенькой... гладкие икры, ямочки под коленями, обалдеть можно... Как она поднимается выше и выше, этаж за этажом, и останавливается перед дверью восемнадцатой квартиры - как раз напротив шестнадцатой квартиры... ч-черт, надо хоть белье постельное переменить, три недели уже не менял, наволочка серая сделалась, как портянка... А какое у нее лицо? Надо же - совсем не помню, какое у нее лицо. Только ноги и запомнил.
Он вдруг осознал, что молчат все, даже женатый Ван, и в ту же секунду заговорил Кэнси:
- У меня есть двоюродный дядя, полковник Маки. Он был адъютантом господина Осимы и два года просидел в Берлине. Потом его назначили исполняющим обязанности нашего военного атташе в Чехословакии, и он присутствовал при вступлении немцев в Прагу...
Ван кивнул Андрею, они рывком подняли бак и благополучно переправили его в кузов.
- ...Потом, - продолжал Кэнси неторопливо, закуривая сигаретку, - он немного повоевал в Китае, по-моему, где-то на юге, на Кантонском направлении. Потом он командовал дивизией, высадившейся на Филиппинах, и организовал этот знаменитый "марш смерти" пяти тысяч американских военнопленных - извините меня, Дональд... Потом его направили в Маньчжурию и назначили начальником Сахалинского укрепрайона, где он, между прочим, в целях сохранения секретности загнал в шахту и взорвал восемь тысяч китайских рабочих... извини меня, Ван... Потом он попал к русским в плен, и они, вместо того чтобы повесить его или, что тоже самое, передать его Китаю, всего-навсего упрятали его на десяток лет в концлагерь...
Пока Кэнси все это рассказывал, Андрей успел слазить в кузов, помог там Дональду расставить баки, поднял и закрепил борт грузовика, снова спрыгнул на землю, угостил Дональда сигаретой, и теперь они втроем стояли перед Кэнси и слушали его. Дональд Купер, длинный, сутулый, в выцветшем комбинезоне, длинное лицо со складками возле рта, острый подбородок, поросший редкой седой щетиной; и Ван, широкий, приземистый, почти без шеи, в стареньком, аккуратно заштопанном ватнике, широкое бурое лицо, курносый носик, благожелательная улыбка, темные глаза в щелках припухших век; и Андрея вдруг пронизала острая радость при мысли, что все эти люди из разных стран и даже из разных времен собрались здесь вместе и делают одно, очень нужное дело, каждый на своем посту.
- ...Теперь он уже старый человек, - закончил Кэнси.
- И он утверждает, что самые лучшие женщины, каких он когда-либо знал, - это русские женщины. Эмигрантки в Харбине.
Он замолчал, уронил окурок и старательно растер его подошвой блестящего штиблета.
Андрей сказал:
- Какая же она русская? Сельма, да еще Нагель.
- Да, она шведка, - сказал Кэнси. - Но все равно. Это был рассказ по ассоциации.
- Ладно, поехали, - сказал Дональд и полез в кабину.
- Слушай, Кэнси, - сказал Андрей, берясь за дверцу. - А кем ты был раньше?
- Контролером на литейном заводе, а до того - министром коммунального...
- Да нет, не здесь, а там...
- А-а, там? Там я был литсотрудником в издательстве "Хаякава".
Дональд завел двигатель, и старенький грузовик затрясся и залязгал, испуская густые клубы синего дыма.
- У вас правый подфарник не горит! - крикнул Кэнси.
- Он у нас сроду не горел, - отозвался Андрей.
- Так почините! Еще раз увижу - оштрафую!
- Понасажали вас на нашу голову...
- Что? Не слышу!
- Бандитов, говорю, лови, а не шоферов! - проорал Андрей, стараясь перекричать лязг и дребезг. - Дался тебе наш подфарник! И когда только вас всех разгонят, дармоедов!
- Скоро! - крикнул Кэнси. - Теперь уже скоро - не пройдет и ста лет!
Андрей погрозил ему кулаком, махнул Вану и ввалился на сиденье рядом с Дональдом. Грузовик рванулся вперед, чиркнул бортом по стене в арке ворот, выкатился на Главную улицу и круто повернул направо.
Устраиваясь поудобнее, так, чтобы пружина, вылезшая из сиденья, не колола в зад, Андрей искоса поглядел на Дональда. Дональд сидел прямо, положив левую руку на баранку, а правую - на рычаг переключения скоростей, надвинув шляпу на глаза и выставив острый подбородок, и гнал во всю мощь. Он всегда ездил так, "с максимальной разрешенной скоростью", не думая даже тормозить перед выбоинами на асфальте, и на каждой такой выбоине в кузове тяжело ухали баки с мусором, дребезжал проржавевший капот, а сам Андрей, как ни старался упираться ногами, подлетал и падал в точности на острие проклятой пружины. Только раньше все это сопровождалось веселой перебранкой, а сейчас Дональд молчал, тонкие губы его были крепко сжаты, на Андрея он не смотрел вовсе, и потому чудился в этой обычной тряске какой-то злой умысел.
- Что это с вами, Дон? - спросил Андрей наконец. - Зубы болят?
Дональд коротко дернул плечом и ничего не ответил.
- Правда, вы какой-то сам не свой последние дни. Я же вижу. Может быть, я вас обидел как-нибудь нечаянно?
- Бросьте, Андрей, - проговорил Дональд сквозь зубы. - При чем здесь вы?
И опять Андрею почудилось в этих словах какое-то недоброжелательство и даже что-то обидное, оскорбительное: где уже тебе, сопляку, меня, профессора, обидеть?.. Но тут Дональд заговорил снова:
- Я ведь не зря сказал вам, что вы счастливый. Вам и в самом деле можно только позавидовать. Все это идет как-то мимо вас. Или сквозь вас. А по мне это идет, как паровой каток. Ни одной целой кости не сталось.
- О чем вы? Ничего не понимаю.
Дональд молчал, искривив губы. Андрей посмотрел на него, невидящими глазами поглядел вперед на дорогу, снова покосился на Дональда, почесал себе макушку и расстроенно сказал:
- Честное слово, ничего не понимаю. Так вроде все хорошо идет...
- Потому я вам и завидую, - жестко сказал Дональд. - И хватит об этом. Не обращайте внимания.
- То есть как не обращать внимания? - сказал Андрей, совсем расстроившись. - Как это я могу не обращать внимания? Мы здесь вместе... вы, я, ребята... Конечно, дружба - это большое слово, слишком большое... ну, просто товарищи... Я бы, например, рассказал, если что... Ведь никто же не откажется помочь! Ну, сами скажите: если бы со мной что-нибудь случилось и я бы попросил у вас помощи, вы бы мне отказали? Ведь не отказали бы, верно?
Правая рука Дональда оторвалась от рычага и легонько потрепала Андрея по плечу. Андрей замолчал.