Два сиреневых кустика в углу двора потемнели и понурились.
Под одним, напряженно приподняв переднюю лапу, каменел Тимотеус с хищно
поднятым вверх лицом - наверное, стерег какого-нибудь воробья на ветке,
невидимого отсюда.
Как не хочется уезжать!
Дверь творилась, и я обернулся.
- Минут через сорок будет здесь.
Я молча кивнул. Нет таких слов.
- Знаешь, Саша,- виновато сказала она,- что я подумала? Тебе виднее
конечно, но если она придет, а я вскоре уйду одна, со стороны это может
выглядеть странно и ... Подозрительно. Ты только не думай, что я ищу
предлог остаться и... - запнулась - Если ты действительно опасаешься
каких-то наблюдателей.
- Есть такая вероятность.
- Я тогда встречу ее и просто забьюсь куда-нибудь подальше, в хозяйственный
флигель, например. А потом, когда вы... когда уже можно будет, ты меня
оттуда вынешь.
Я подошел к ней, положил ей ладони на бедра и чуть притянул к себе.
Некоторое время молча смотрел в глаза. на не отвела взгляд. Лишь снова
покраснела.
- Я обожаю тебя, Лиза.
Она улыбнулась.
- А мне только этого и надо.
4
Когда раздался звонок, открывать пошла Лиза. Я так и сидел, как таракан, в
алой гостиной, боясь днем даже ходить мимо окон, выходящих на улицу; бог
знает, кто мог засесть, скажем, в слуховом окне на крыше дома напротив с
биноклем или, например, детектором, подслушивающим разговор по вибрации
оконных стекол. Ерунда какая-то, скоро от собственной тени шарахаться начну
- а рисковать нельзя, раз уж взялись маскироваться.
Из прихожей донеслись два оживленных женских голоса, на лестнице
заслышались шаги, и сердце у меня опять, будто я все еще лежал на
больничной койке, заколотило, как боксер в грушу; короткая бешеная серия
ударов и пауза, еще серия и еще пауза... Ведь я Стасю с той поры не видел и
не слышал.
Они вошли. Стася, увидев меня, окаменела.
- Ты...
- Я.
Да, по фигуре уже было заметно.
Она поняла мой взгляд и опустила глаза. Потом резко обернулась к Лизе:
- Отчего же вы мне не сказали?
- У Саши спросите,- улыбаясь, пожала плечами Лиза.- Каких-то Бармалеев наш
муж боится.
Она снова уставилась на меня.
- Опять что-то случилось?
- Нет. Надеюсь, и не случится.
- Ну, вы беседуйте,- сказала Лиза,- а я пойду распоряжусь насчет обеда. Вы
ведь пообедаете с нами, Стася, не так ли? И сама прослежу, чтобы все было
на высшем уровне. Редкий гость в доме,- повелитель - нельзя ударить лицом в
грязь. Стася, я надолго.
Она вышла и плотно затворила дверь.
- Вы просто идеальная пара,- произнесла Стася, помолчав. Мы так и стояли
неловко: я посреди комнаты, она у самой двери.- По моему, вы органически не
способны обидеться или рассердиться друг на друга...
Я усмехнулся.
- Я от тебя тоже готова снести все, что угодно, лишь бы остаться вместе -
но иногда, сама того не замечая, начинаю злиться. А ты к этому не привык в
своей оранжерее - сразу замыкаешься, отодвигаешь меня и готов сбыть кому
угодно. Угораздило же меня!
- Жалеешь?
Она взглянула чуть исподлобья.
- Я? Нисколько. Ей - сочувствую. Тебя мне ничуть не жалко, а себя - и
подавно.
- Садись, Стася,- я показал на диван, возле которого стоял.
Она уселась на один из стульев у двери, подальше от меня. Ее и отодвигать
не надо было - сама отодвигалась. Я нерешительно постоял мгновение, потом
сел подальше от нее.
Ее и отодвигать
не надо было - сама отодвигалась. Я нерешительно постоял мгновение, потом
сел подальше от нее.
- Когда ты вернулся?
- Вчера.
- Надолго?
- На пол-сегодня. В семь отходит мой корабль.
- Корабль... Что вообще происходит?
Я открыл было рот, но холодный скользкий червячок крутнулся вновь. Молчи,
она ведь даже не спрашивает, куда ты едешь! Додавливая гада, я старательно
проговорил:
- Плыву в Стокгольм, в архив Социнтерна. И даже под чужим именем. Чернышов
Алексей Никодимович, корреспондент "Правды".
Я глубоко вздохнул, переводя дух от этого смехотворного для нормальных
людей подвига - но слышал бы меня Ламсдорф! ведь я разом перечеркнул
многодневные усилия многих людей, старавшихся обеспечить максимально
возможную безопасность моему делу и моему телу! - я на выдохе вдруг
попросил, сам не ожидая от себя этих слов:
- Только не говори никому.
- Да уж разумеется! - выпалила она.- Хватит с меня сцены, которую ты
устроил перед отлетом в Симбирск!
- Я устроил?! - опешил я.
- Не надо повышать на меня голос. Конечно, ты. Не Квятковский же.
Я молчал. Что тут можно было сказать.
- Он весь наш коньяк выпил,- пожаловалась она.
Я улыбнулся.
- Пустяки. Я ни секунды не сомневался.
- Он очень замерз! - сразу встала она на защиту. Как хохлатка над
цыпленком. Словно ястребом был я.- В Варшаве жара, он летел в одной рубашке
- а на борту кондиционеры плохо работали, и все продрогли еще в воздухе. А
в Пулкове этом болотном вдобавок и вымокли до нитки. Что же мне, жмотиться
было?
- Да я же не возражаю,- сказал я.- Для того и нес, Стасенька.
Она вдруг рассеянно провела ладонью по лицу.
- О чем мы говорим, Саша...
Я устало пожал плечами.
- О чем ты хочешь, о том и говорим.
- А ты о чем хочешь?
- О тебе.
Она промолчала.
- Ты надолго?
- Не знаю. Думаю, да.
- Значит,- вздохнула она,- буду встречать тебя уже с чадиком на руках.
- Чадиком? - улыбнулся я.
- Ну... чадо, исчадие... если ласково, то чадик. Это я сама придумала.
- Давно это?..
- Больше пол-срока отмотала. Уже лупит меня вовсю, как футболист.
- Думаешь, мальчик?
- Хотелось бы. Дочка у тебя уже есть. Хватит с тебя... девочек.
- Что ж ты мне сама-то не сказала?
- Она искренне изумилась.
- Как? Это я Лизу совсем уж расстраивать не хотела, не сказала, что ты мне
сам разрешил!
Мне захотелось закурить. Кто-то из нас сошел с ума. И вдруг мелькнула
жуткая мысль: да не "пешка" ли она уже? Как Беня, долдонивший про тягу
патриарха к личной власти...
- Когда разрешил? - спокойно спросил я и поймал себя на том, что, кажется,
уже веду допрос.
- Да в Сагурамо! Я была уверена, что ты все понял! Ты сразу сказал - только
немножко поломался сначала насчет порядочности - а потом сказал: если без
ссор и дрязг, то был бы рад.
Я все делаю, как ты сказал - ни ссор, ни дрязг.
- Ну ты даешь,- только и смог выговорить я. А потом спросил, прекрасно
зная, что она ответит, если будет честна: - А если бы не разрешил,
что-нибудь бы изменилось?
Она помедлила и чуть улыбнулась:
- Нет.
Я молчал. У нее исказилось лицо, она даже ногой притопнула:
- Мне тридцать шесть лет! Через месяц - тридцать семь! Имею я право родить
ребенка от того, кого наконец-то люблю?!
- имеешь.