- Чего стоишь у выхода? Места внизу не нашел?
- А кому я мешаю? - раздражаюсь я. - Места здесь не нумерованные.
Над нами фонарь - рядом с черной тарелкой громкоговорителя, и я отлично вижу всю троицу. Один в ватнике и лыжных штанах, другой в синей драповой куртке, а третий в распахнутом грязном плаще. Из-под пиджака у него видно горлышко винной бутылки.
- Можешь и синяк схлопотать, фрайер.
- Чур без "музыки", - останавливает его дальний, в лыжных штанах.
- Сыми-ка ты его часики, - вмешивается в не очень любезный наш разговор человек в драповой куртке.
- Не играй с парнишкой, - откликается его собеседник в лыжных штанах, не для того мы здесь.
Я уже давно понял, с кем имею дело и о какой "музыке" идет речь. "Блатная музыка" - воровской разговор шпаны. Конечно, в этом подвале моим часам действительно ничего не угрожает. Тут тебе не одесский "толчок". Да и сами они сразу же от меня отодвинулись, перешли на шепот. Знают бывалые хитрованцы, что в бомбоубежище опускаешься с самым тебе драгоценным. И действительно, в подвале чемоданов полным-полно. Так на что же эти бандиты рассчитывают? Решение принимает старший из них, стриженный под машинку человек в лыжных штанах и ватнике.
- А зачем нам ночной пропуск? Кто-кто, а мы-то знаем, что есть и целиком эвакуированные квартиры, - слышу я.
- Отбой! - возвещает голос диктора в черной тарелке.
Дверь открывается, и старик в кожаной куртке кричит с порога:
- Выходить строго по очереди, не толпиться и не спешить, а главное, крепко-накрепко держать свои вещи.
Мои блатные знакомцы исчезают первыми. А я на всякий случай позвоню в угрозыск: может, там и заинтересуются.
От управдома - им оказался тот самый старик в кожаной куртке - звоню на Петровку, 38. К телефону подходит начальник отдела - так он мне представился - Стрельцов. Рекомендуюсь и рассказываю о заинтересовавшем меня инциденте.
- Сразу видно журналиста, - говорит он.
- Почему?
- Уж очень точны у вас словесные портреты. Ворье, конечно. Если попадутся, возьмем.
Я начинаю злиться.
- А если не попадутся?
- Попадутся. Для чего им в Москве сидеть, когда город эвакуируется? И есть действительно такие квартиры, из которых все жильцы выехали. Кстати, вы ко мне от управдома звоните?
- От управдома.
- Тогда скажите ему от моего имени, чтобы он завтра же вместе с участковым обошел все брошенные квартиры и опечатал их.
Передав управдому приказ уголовного розыска, ухожу наконец домой. Дверь открывать своим ключом не приходится, мать уже вернулась из убежища.
2. Новые жильцы
Мать в заплаканными глазами проводила меня к себе в комнату. Леночка лежала на кровати неузнаваемо похудевшая: волнения, волнения. Как-никак, а эвакуация - это далеко не праздник.
На круглом большом столе было навалено все, что мать собиралась увезти с собой. На три чемодана примерно. Я, как главный упаковщик, сразу же начинаю отбор.
- Ты не спорь, мама, Вадик знает, что нам понадобится, - говорит, не вставая, Леночка. - Театральные мои вещи у нас - в общем багаже вместе с декорациями. Ну а личное все, что нам может понадобиться, Вадим отберет.
У меня жесткий курс упаковки. Постельное белье? Хватит двух комплектов. На одном спите, другое стирается. Все шерстяные вещи прежде всего: зима в Куйбышеве тяжелая. На лето тоже немногое нужно. А это что? Сервиз? Хватит двух фаянсовых кружек и одной эмалированной для заварки. Двух глубоких тарелок достаточно, а может, и они не понадобятся, в столовке кормиться будут. Кухонную посуду сократить вдвое по той же причине.
Через час большой, а по-моему, даже слишком большой чемодан готов. Мать плачет, Лена молчит, а я ухожу от греха подальше. Курят у нас в передней огромной и захламленной чьими-то сундуками и корзинами.
Сейчас тут двое: портной Клячкин и оркестровый музыкант Мельников. Клячкин прозевал эвакуацию: мастерская его попросту разбежалась кто куда, а он решил твердо: из Москвы ни шагу! Стар, мол, для фронта, а рабочие руки и здесь пригодятся.
- На интендантский паек хоть сейчас иди. Портных, оказывается, и тут маловато. Фронт близехонек, а шинельки да ватники очень требуются, - ухватил я его реплику, - да и моя Анна Власьевна по специальности - брючница. А штаны кроить - что штатские, что солдатские, не все ли равно?
- Ну а мне не все равно, - откликнулся его собеседник. - Сейчас я в оркестре Большого театра, составили все-таки из оставшихся. Работаем по соседству - в Экспериментальном. И оркестр играет, и публики - полон зал. А что будет, когда наши к Мазилову отойдут?
- Не отойдем мы к Мазилову, Михал Михалыч, - вмешиваюсь я. - У нас в редакции два военспеца сидят. Они бы вам объяснили, что фронт под Можайском, а не в полуверсте от Москвы. Тысячи самолетов к Москве рвутся, а пропускаем мы их только поштучно. Да еще сбиваем где-нибудь на окраинах города.
- Был случай в истории, когда Москву сдали, Вадик, - мнется музыкант. Страшно мне. По-соседски говорю: страшно.
- А вот до такой степени пугаться не следует: сквозь закрытую дверь слышно. - Это выходит из своей комнаты, присоединяясь к курильщикам, седой, коротко стриженный человек в морской тельняшке. Это командир ремонтирующегося в Мурманске бронекатера, приехавший по командировке в Наркомат обороны. Семья у него где-то в эвакуации.
- Не пугайтесь, дружище, - повторяет он, - я и без Вадиковых военспецов вам скажу, что к Москве они не прорвутся. История редко повторяется, да и стратегическая ситуация сейчас совсем другая, чем в годы Кутузова. Что было целесообразно тогда, не годится теперь, и наше военное командование хорошо знает об этом.
Раздался звонок. Протяжный и длинный, как звонят обычно почта или милиция. Я впустил участкового и двух его спутников: мужчину лет сорока, а может, и больше, к тому же давно не бритого, и женщину чуть помоложе. Оба с чемоданами. В том, что это муж и жена, никто из нас не усомнился. Да и одеты они были почти одинаково: он - в черной кожанке, она - в матовом черном плаще, волосы от дождя мокрые. Но смотрели мы все не на них, а на участкового. Зачем он?
- Где тут у вас комната Пахомовых? - спросил он.
Я указал на левую дверь по коридору с краю:
- Так она же опечатана.
- Я ставил печати, я и сыму, - сказал участковый. - Вот, новых жильцов к вам привел. Их дом сейчас разбомбили.
Он уже снимал сургуч с двери.
- А законно ли это? - усомнился я. - Вернутся же когда-нибудь и Пахомовы. Не на фронт поехали, а на Дальний Восток. И все вещи их здесь.
- Не вернутся Пахомовы, - нахмурился участковый. Он смотрел не на нас, а себе под ноги. - Сожгли их эшелон под Москвой - две бомбы, одна за другой. И вещички их никто не востребует.
Мы молчали, пока новые жильцы размещались в комнате: где-то ведь надо жить.
Когда участковый ушел, новый жилец вышел в переднюю.
- Обычно так бывает: все соседи по квартире или друзья, или неприятели. И нам бы хотелось, чтобы вы приняли нас как друзей, - сказал он. - Прошу любить и жаловать, как говорят в таких случаях. Фамилия моя Сысоев, а зовут Павлом Филипповичем. Специальность - главный бухгалтер, работаю в промысловой кооперации. Иринка моя там же, только в другом отделе. На кухню не претендуем: обедаем в столовке, а завтрак и ужин можно и на электроплитке согреть. Возвращаемся запоздно, никого не побеспокоим. Иногда и дома сидим, если работы, как говорится, по горло. Людей-то меньше половины осталось, за троих приходится лямку тянуть. Вот такие-то пироги, друзья.
- Запоздно возвращаться - ночной пропуск надо иметь, - сказал Клячкин.
- И пропуска есть, и в темноте ходить научились.