Об этом было объявлено в последнем выпуске журнала "Ситуэйшн" в статье редактора Седрика Мэдисона. Мэдисон утверждает, что Харингтон завершил свою работу, начатую тридцать лет назад..."
Рука Харингтона конвульсивно сжала газетную страницу.
- В чем дело, парень?
- Ничего...
- Этот Мэдисон - ничтожество! - заявил Джо. - Не верьте ему. Он полон...
- Он прав. Боюсь, что прав.
"Но откуда он знает? - спросил он себя. - Как может Седрик Мэдисон, этот странный человек, поглощенный своей работой, не выходящий из помещения редакции и пишущий литературно-критические статьи - как может он знать об этом?! Ведь я сам почувствовал только сегодня утром!"
- Вам не нравится пирог? - спросил Джо. - И кофе у вас остыл.
- Оставьте человека в покое! - яростно сказала Глэдис. - Я подогрею его кофе.
Харингтон повернулся к Джо:
- Вы не отдадите мне эту газету?
- Конечно, отдам, парень! Я уже просмотрел ее. Читаю только спорт!
- Спасибо. Мне нужно кое с кем повидаться...
Вестибюль здания "Ситуэйшн" был пуст и весь искрился - яркая искра являлась торговой маркой этого журнала и людей, делавших его.
Медленно и величественно за стеклянной стеной поворачивался огромный глобус. Под ним циферблаты показывали поясное время. А на глобусе были обозначены мировые события.
Харингтон остановился перед дверью и осторожно заглянул внутрь, смущенный и озадаченный яркостью и сиянием. Затем медленно сориентировался. Рядом с лифтом висела доска объявлений. На ней ничего не было. На двери обнаружилась табличка:
ХАРВИ
прием с 9 до 5 ежедневно
Харингтон пересек помещение и остановился перед списком кабинетов. Изогнув шею, он отыскал нужное имя.
СЕДРИК МЭДИСОН. 317 к.
Он отвернулся от доски и нажал кнопку лифта.
На третьем этаже лифт остановился. Харингтон вышел. Слева от него тянулась длинная линия кабинетов.
317 кабинет оказался третьим. Дверь в него была открыта. Харингтон вошел. За столом, заставленным стопками книг, сидел человек. Груды книг лежали на полу и на полках вдоль стен.
- Мистер Мэдисон? - спросил Харингтон.
Человек поднял голову от книги.
И неожиданно Харингтон оказался вновь в дымной темной будке, где когда-то давно разговаривал с безликим незнакомцем. Но тот больше не был безликим. Харингтон узнал его по исходящей волне мощного внушения, по какому-то почти неприличному чувству собственного бессилия.
- Харингтон! - воскликнул безликий человек, который теперь приобрел лицо. - Как хорошо, что вы пришли! Невероятно, чтобы мы с вами...
- Да, невероятно.
Он едва сознавал, что говорит. Он ответил автоматически, как автоматически протягивают руки, чтобы спастись от удара - простой защитный механизм.
Мэдисон встал, и, обходя вокруг стола, пошел ему навстречу. Если бы Харингтон мог повернуться и бежать, он сделал бы это. Но он не мог. Он был ошеломлен, он онемел, у него не осталось ни одного движения, кроме автоматических жестов вежливости, выработанных в нем тридцатью годами аристократической жизни.
Он знал, что лицо его невозмутимо и вежливо, и был благодарен судьбе за это. Ни в коем случае он не должен был показывать, что узнал своего собеседника.
- Невероятно, что мы с вами никогда не встречались, - сказал Мэдисон. - Я прочел все, написанное вами, и мне все ужасно понравилось.
- Вы очень добры, - сказала спокойная и невозмутимая часть Харингтона, протягивая руку. - Это моя вина, что мы никогда не встречались. Я вел слишком затворническую жизнь...
Он ощутил в своей руке ладонь Мэдисона и почти конвульсивно сжал пальцы. Рука редактора оказалась сухой, холодной и очень похожей на клешню. Этот человек был подобен грифу: тонкая сухая кожа, плотно обтягивающая череп, проницательные беспокойные глаза, совершенное отсутствие волос, рот, подобный ножевой ране...
- Вы должны присесть, - сказал Мэдисон, - и побыть немного со мной. Нам есть о чем поговорить.
В комнате был лишь один стул, свободный от книг. Харингтон неловко сел, во рту у него все еще было сухо от страха.
Мэдисон снова вернулся на свое место и наклонился над столом.
- Вы очень похожи на свою фотографию, - заявил он.
Харингтон пожал плечами.
- У меня хороший фотограф.
Он чувствовал, как медленно возвращается к жизни, как оцепенение проходит, и две части его существа снова сливаются, становясь одним человеком.
- Мне кажется, - сказал он, - что здесь у вас преимущество передо мной. Не могу припомнить, чтобы видел когда-нибудь ваше фото.
Мэдисон шутливо погрозил ему пальцем.
- Я анонимен, - сказал он. - Вы, конечно, знаете, что все редакторы лишены лица. Они не должны навязывать себя общественному мнению и сознанию.
- Это, несомненно, ошибка, - возразил Харингтон, - но, поскольку вы считаете, что так лучше, не буду спорить с вами.
Он почувствовал порыв паники: замечание об безликости редактора не было похоже на простое совпадение.
- А теперь, когда вы пришли, чтобы повидаться со мной, - сказал Мэдисон, - я полагаю, что это связано со статьей в утреннем выпуске?
- Вы правы, - спокойно сказал Харингтон. - Именно поэтому я здесь.
- Надеюсь, вы не очень сердитесь?
Харингтон покачал головой.
- Вовсе не сержусь. В сущности, я пришел поблагодарить вас за ту помощь, что вы оказали мне. Я уже думал об этом. Я говорил себе, что я должен это сделать, однако...
- Однако, вы беспокоились из-за своей ответственности перед читателями. Может быть, даже перед самим собой?
- Писатели редко замолкают. По крайне мере - добровольно. Это не по правилам.
- Но это было очевидно, - возразил Мэдисон. - Такое решение казалось настолько соответствующим вам, что я не мог сопротивляться. Наверное, я даже хотел повлиять на вас. Вы так прекрасно изложили в своей последней книге то, что говорили уже много лет назад, что было бы стыдно пытаться что-то добавить. Совсем другое дело, если бы вы нуждались в деньгах и ради них продолжали писать, но ваши гонорары...
- Мистер Мэдисон, что бы вы сделали, если бы я выразил протест?
- Мне пришлось бы публично извиниться перед вами. И я постарался бы сделать это самым лучшим образом. - Он встал и снял со стола стопку книг. - Я просматривал ваши последние книги и кое-что мне хотелось бы с вами обсудить.
"Конечно, он - ключ, - думал Харингтон, глядя, как Мэдисон листает книги. - Но он и нечто большее, этот Седрик Мэдисон!"
Он знал, что должен как можно быстрее выбраться отсюда, и в то же время это нужно сделать так, чтобы не возбуждать подозрений. А пока что, напомнил он себе, надо продолжать играть роль писателя, культурного человека, последнего джентльмена.
- А, вот оно! - с торжеством воскликнул Мэдисон. Он заторопился к столу, сжимая в руке книгу. - Вот здесь, в главе шестой, вы пишете...
Луна садилась, когда Харингтон миновал массивные ворота и направился по дорожке к прекрасному белому зданию на холме.
Он вышел из машины и поднялся по широким каменным ступеням, ведущим к его дому.
Добравшись до вершины, он остановился, чтобы взглянуть на освещенный луной склон, заросший травой и тюльпанами, белеющими березами и темными вечнозелеными растениями. Он подумал, что на такие пейзажи человек должен смотреть как можно чаще - захватывающий дыхание миг призрачной красоты, момент, вырванный из вечного движения от рождения к смерти.
Он гордо стоял на вершине, позволяя лунной красоте ночи вливаться в его душу.
"Это, - сказал он себе, - одно из тех непостижимых мгновений жизни, которые невозможно предвидеть, а впоследствии оценить или проанализировать..."
Он услышал, как открылась дверь, и медленно повернулся.