Земля горит - Беляев Александр Романович

Александр Беляев

I.

В Деловом дворе, в приемной председателя ВСНХ СССР, среди посетителей появился по­жилой человек с потертым годами и жизнью лицом и в потертом пальто. Усевшись в углу, он сидел неподвижно, ожидая, когда начнется прием.

Дверь кабинета открылась, и оттуда выгля­нула секретарша. Она глазами пересчитывала очередь людей с портфелями и бумагами в ру­ках. Несколько человек сорвались с места и подошли к ней. Но человек в потертом пальто опередил всех.

– Скоро будет нарком?

– У него сегодня заседание в Совнаркоме. Часам к четырем должен быть. По срочным делам принимает его заместитель.

– Мне нужен сам нарком, – внушительно сказал человек и уселся на стул с видом: умру, но дождусь.

Наконец он вошел в кабинет.

– Я вас слушаю, – коротко сказал нарком.

И человек в потертом пальто заговорил. Его фамилия Михеев. Он изобретатель. Его специ­альность – борьба с пустыней, со страшной пустыней, надвигающейся на Советский Союз.

Он говорил страстно, путаясь в словах, сби­ваясь с основной мысли. Огромные количества солнечной энергии, за лето производящиеся и скопляющиеся на песчаных и каменистых или только слабо подернутых растительностью грун­тах, не имеют никакого другого выхода, кроме Как на испепеление соседних, еще живых и жи­лых земель. Земля горит.

Всякая местность, где дуют сухие ветры и мало атмосферных осадков, превращается в пустыню.

Что видим мы в огромных пространствах Арало – Каспия? Мга, хмара, мхи – эти "сухие слезы" и перегар – слюна сухих пустынь, с их губительным влиянием на жизнь, на всю расти­тельность, особенно культурную и луговую. Цветы, не расцветши, отцветают, не давая плода или даже погибая в почках… Хлебные колосья и всякие злаки оказываются пустыми и дают слабый умолот… Листья на траве и на деревьях желтеют, опадая прежде времени.

В Поволжье, на Северном Кавказе, на Укра­ине… в Саратове, Сталинграде… И до Киева, Казань, Рязань… города и сами земли засти­лаются пыльными бурями в сухие лета.

– У вас есть проект, как бороться с пусты­ней? – спросил нарком, терпеливо слушавший его речь. И от вопроса Михеев как – то сразу ус­покоился.

– Я – инженер. И если бы у меня не было разработанного плана, я не стал бы у вас от­нимать время. Двенадцать лет я работал над этой идеей. Собрал огромный материал. У ме­ня все вычислено, взвешено, выверено от са­мого общего до самой малейшей детали.

– В чем же заключается ваш проект?

– Каптаж Волги. Барраж у Камышина.

В каптаже устанавливается такой уровень нового образования реки, когда, с одной стороны, самотеком ее воды покрывают огромные прост­ранства заволжских степей и пустынь, оживляя их, с потушением в них "пожара земли". С дру­гой стороны, в самой реке подымается уровень на высоту, не нарушающую основных интере­сов прибрежных городов и населения.

– Ваши материалы будут изучены. О ре­зультатах доложат мне, – сказал нарком, как бы заканчивая беседу. – Вам нужно повидать­ся с одним из членов коллегии НКРКИ СССР, ознакомить его с материалом, сообщить о труд­ностях, которые вы встретили на своем… Алло… Да, я…

Если бы сейчас появился изобретатель теле­фона Белл, Михеев убил бы его, такой нена­видел в эту минуту "невежливое изобретение", мешающее деловым разговорам.

А из приемной уже выглядывал нетерпеливый инженер в очках и с портфелем, а секре­тарша уже принесла груду бумаг для подписи, а нарком уже протягивал Михееву руку…

II.

Пустыня… Она прожгла ужасом сердце еще в детстве, когда Михееву было не больше двена­дцати лет. Он жил с отцом, земским врачом, в заброшенном степном селе за Волгой. Мга и хмара и сухие туманы для мальчика были не пустыми словами.

Он вырос под багровым солнцем, словно задыхавшимся во мгле пыле­вой бури. От пыли не было спасения. Она по­крывала серым налетом листья деревьев тощего садика, проникала в дом сквозь закрытые окна, пудрила столы, кровати, игрушки, залезала в нос, глаза, уши и легкие… И сон был тревож­ный, как во время сирокко. Там, за полями, притаилась пустыня, как зверь, готовый к прыжку. Ее зловещий песчаный шепот был слы­шен далеко.

И вдруг она громко постучалась у дверей и схватила за горло костлявой рукой голода. Это было в девяносто первом году прошлого столе­тия. Незабываемый год! Ребенка нельзя было уберечь от страшных картин голода, как от хмары и мги. И Михеев на всю жизнь запом­нил этот кошмар.

Началось с того, что у знакомых мужиков лица становились серыми, глаза вваливались, нос и скулы обострились, щеки и живот втяну­лись. Их тела становились дряблыми, щуп­лыми, Миша Михеев не мог понять, отчего это. А потом многие иссохшие люди вдруг начали полнеть странной бело – желтой полнотой.

Миша заглядывал в окна изб. Почти в каждой светился желтый огонек свечи в головах покойника. Но скоро огоньки погасли, – свеч не хватало, – а покойников становилось все больше. Живые люди превращались в трупы…

Раздувшиеся трупы животных на полях… Смрад… Рои мух… Плач голодных беспризор­ных детей, потерявших родителей… И над всем этим – горячее, испепеляющее солнце и сухой туман, покрывающий саваном обреченный на смерть мир…

А за селом стояли выжженные солнцем поля. Сухие, бурые колосья бессильно клонили к земле пустой колос. Жгучий ветер сжигал их, песок заносил. Над когда – то тучными нивами вырастали могильные песчаные холмы. Из этих могил кое – где торчали сухие колосья как по­следнее напоминание о гибнущих полях.

Пустыня убивала все живое… Этого нельзя забыть!

Этот ужас не покидал его всю жизнь.

Михеев видел во сне земной шар с большой высоты. Вот огромная плешь Сахары, вот пу­стыни Туркестана, Китая… И все эти плеши медленно расползаются во все стороны, как проказа… И вот весь земной шар превраща­ется в пустыню. И последние люди задыхаются в песчаной буре без воды и воздуха…

"Я буду инженером, чтобы знаниями победить пустыню", – решил молодой Михеев. Он сде­лался инженером – гидротехником, но пустыни не победил. Много лет разрабатывал он слож­ные системы оросительных каналов и бросал их.

– Это все равно, что пытаться потушить по­жар пульверизатором! – говорил он в отчая­нии… – Только обильные воды Волги могли бы потушить пожар пустыни… А что, если бы?..

III.

Михеев явился в РКИ, нагруженный огромными папками с рукописями, таблицами, гра­фиками, картами, чертежами.

Но у него оказалось кое – что поинтереснее мертвых чертежей. Михеев положил на стол коробищу величиной в метр и в кирпич тол­щиной. Там лежало его дорогое детище – "ма­териализованная идея". Это был сделанный из мастики рельеф Волжского бассейна и Каспий­ского моря. Пашни выкрашены в желтый цвет спелой пшеницы, луга – в светло – зеленый, а леса – в темно – зеленый. С востока в заволж­ские поля вклинивались зловещие бурые язы­ки наступающей пустыни. Русло Волги и дно Каспия были обнажены.

Через полчаса комната была превращена в своеобразную лабораторию, наполненную зри­телями.

Михеев положил свою модель краями на два стола, под модель поставил пустое ведро, а полное – на стол и через резиновую трубку пу­стил воду в Самарскую луку. Вода весело побе­жала по руслу, разбилась в дельте сложным узором на рукава и начала наполнять дно Кас­пия. Когда море наполнилось до положенного предела, Михеев открыл внизу сток, чтобы вода держалась на одном уровне.