Заметив Вадина, Мирейн вздрогнул, словно забыл о его присутствии. Вероятно, подумалось Вадину, он вообще замечал оруженосца не больше, чем пол у себя под ногами. Конечно, если тот вдруг не вздыбится и не толкнет его. Взгляд Мирейна был ленивым и в то же время ничего не упускающим. Он оценивал оруженосца, словно бычка на рынке, с интересом разглядывая узкое лицо с крючковатым носом и едва пробивающейся молодой бородкой, длинное неуклюжее тело в королевской ливрее и стоящее возле ноги копье, зажатое в руке с такой силой, что побелели выступающие косточки пальцев.Глаза Мирейна сверкнули. От презрения, подумал Вадин. Его-то тело вряд ли можно было назвать неуклюжим, и держался он так, словно знал это. У него была манера наклонять голову набок высокомерно и вместе с тем дружелюбно. Брови у него тогда приподнимались так обезоруживающе, что придворным следовало бы изучить эту мимику.- Как ты уже слышал, меня зовут Мирейн, - сказал он. - Как мне называть тебя?"Отвяжись!" - чуть не рявкнул Вадин. Но выучка взяла верх.- Вадин, мой господин. Вадин аль-Вадин из Асан-Гейтана.Мирейн снова облокотился о подоконник.- Гейтан? Это в Имехене, верно? Твой отец тоже, должно быть, аль-Вадин; мама говорила, что лорд Гейтана всегда Вадин, точно так же, как король Янона всегда Рабан, как мой дед, или Мирейн.Как этот выскочка. Вадин внутренне собрался.- Это так, мой господин.- Моя мать также научила меня говорить по-янонски. Боюсь, что говорю не слишком хорошо: чересчур долго я был на юге. Не станешь ли ты моим учителем, Вадин? Я и так уже позорю себя своим лицом и шлейнской князьковой шепелявостью.- Ты не останешься!Вадин прикусил язык, но слишком поздно. Аджан выпорет его за это, даже если чужеземец этого не сделает.Мирейн и глазом не моргнул. Он снял свою повязку странника, повертел ее в руках и легонько вздохнул.- Возможно, мне не следовало бы оставаться. Здесь я чужеземец; мое странствие длится всего лишь год. Однако, - сказал он, и глаза его сверкнули, захватив Вадина врасплох, - есть еще наложенный на меня матерью обет: рассказать ее отцу о ее славе и смерти; утешить его, насколько смогу. Это я сделал. Но затем она велела мне занять ее место, то место, которое судьба и обеты вынудили ее покинуть, для которого она родила и вырастила меня.- Она слишком доверяла крови и судьбе, - сказал новый голос.В наступившем молчании его владелица вышла вперед. Это была высокая и очень стройная женщина, одетая в серое платье с серебром у горла - наряд священной певицы. Лицо ее было столь же прекрасно, невозмутимо и непроницаемо, сколь и голос.- Верно, - сказал Мирейн так же спокойно, как и она. - Разве она не была вещуньей?- Некоторые скажут, что она была безумной.- Такой же безумной, как ее отец, вне всякого сомнения. Столь же безумной, как я.Незнакомка остановилась перед ним. Она была высокой для женщины, даже для женщины Янона; голова юноши доставала как раз до ее подбородка.- Мой господин отдал тебе ее комнаты. Его собственный сын никогда не имел такого.- Ты знаешь, кто я, - сказал Мирейн утвердительно.- Теперь большинство в замке знают это. У слуг есть уши и языки, а у тебя есть лицо.- Однако она была прекрасна. Даже милосердие не может назвать меня таким.- Вся красота Санелин была в се глазах и в том, как она двигалась. Никакой высеченный или написанный портрет не способен уловить это.- И никакой портрет во плоти. - Он обронил эту жалобу как нечто давно приевшееся и взглянул на женщину с редкой по великолепию улыбкой. - Ты, должно быть, Имин.Она, конечно, была сильна, но все же оставалась женщиной, а в улыбке Мирейна таилась могущественная магия. Глаза ее потеплели, лицо чуточку смягчилось.- Санелин говорила тебе обо мне?- И очень часто.
Разве могла она забыть свою молочную сестру? Она надеялась, что ты добудешь себе крученое ожерелье, и говорила, что ты станешь прекраснейшей женщиной и нежнейшей певицей в Яноне. Она была истинной пророчицей.Имин почти улыбнулась.- Твое собственное крученое ожерелье, мой молодой господин, могло бы с таким же успехом быть из серебра, как и из золота. Неужели это наша острая на язык Санелин научила тебя такой учтивости?- Она научила меня говорить правду.- В таком случае твое сладкоречие, должно быть, получено в наследство от Хан-Гилена, который мы, певцы, называем Медовой Землей.- Сладкие речи, несомненно, являются искусством, которое там весьма ценится, хотя честь ценят больше. Худший из грехов - ложь, и у детей воспитывают отвращение к ней.- Мудрый народ. Здесь больше всего уважают силу, в основном физическую, и чуть меньше - силу воли. На севере нет места человеку мягкому или слабому.- В Хан-Гилене говорят: "Твердый, как камни севера".Мирейн повернулся к окну спиной. Имин села рядом с ним. Он не взглянул на нее.- Почему ты ушел оттуда? - спросила она.- Пришло время идти, хотя мой господин князь хотел задержать меня до тех пор, пока я не подрасту и пока армия не сможет сопровождать меня. Но богу все равно, стал я мужчиной или еще нет. Я ушел тайком; шел тайком, пока не пересек границ Хан-Гилена. Это был очень длинный путь для пешего: близилась зима, а долгая жестокая война только-только закончилась. - В его голосе зазвучало что-то похожее на гордость. - Я участвовал в этой войне и хорошо проявил себя, как сказал мой господин. Я был его оруженосцем вместе с его сыном, наследным принцем Халенаном. Он посвятил нас обоих в рыцари и вооружил одинаково. Мне жаль было покидать их. И принцессу, сестру Халенана... она помогла мне ускользнуть.- Она очень красива?Мирейн воззрился на женщину, на миг потеряв дар речи.- Элиан? Ей было целых восемь лет!Неожиданный и сердечный смех Имин прозвучал как журчание ручья. Мирейн нахмурился; губы его невольно изогнулись.- Возможно, - признался он, - со временем она станет красавицей. Когда я видел ее в последний раз, она была одета как мальчишка, в старые потрепанные штаны и мою рубашку, слишком для нее большую, а волосы у нее никогда не будут держаться в косах. Однако они великолепны, как у ее отца и брата, и нс похожи ни на чьи во всем мире: рыжие, как огонь. Элиан старалась походить на бесстрашного заговорщика, но глаза ее были затуманены слезами, а нос покраснел, и она почти ничего не могла сказать. - Он вздохнул. - Эта девочка была живым кошмаром. Когда мы отправились на войну, то нашли ее в обозе. "Если Мирейн может ехать, - заявила она, - то почему мне нельзя?" Ей было тогда шесть лет. Отец задал ей царскую -- на словах, конечно, - трепку и отправил домой в немилости. Однако он отдал своим управляющим приказ учить ее обращаться с оружием. В некотором смысле она победила и знала это.- Похоже, ты любил, - сказала Имин, - и тебя очень любили. - Мне очень повезло.Она долго смотрела на него. Лицо се снова стало бесстрастным.- Мой господин, что ты будешь здесь делать?Его пальцы сжимались так сильно, что побелели косточки.- Я останусь. Когда придет время, я стану королем. Королем, который отгоняет тени, сыном Солнца.-- Для твоей молодости у тебя очень твердая воля.- Моя воля не имеет отношения к тому, что должно произойти.В его тоне звучала легкая горечь и усталость.- Любовь бога, - медленно сказала Имин, - это огненная пытка.- И проклятие для всех, кого любишь. Оставайся холодной со мной, певица, если хочешь быть мудрой. - Она прикоснулась ладонью к его руке.Глаза ее снова были ясными и спокойными, такими же спокойными, как ее голос.