на с теплой улыбкой смотрела в его самодовольное лицо - харю! - и время от времени подначивала его:
- Капстрана? Это совсем несложно. Сейчас многие ездят, и надолго. Контакты расширяются. Через отца проходит множество дел такого рода. Например, финны очень заинтересованы...
- Конечно, "мерседес" лучше, но в наших условиях "Волга" практичнее. Никаких проблем с запчастями, техобслуживанием... Говорите, все-таки есть проблемы? Не знаю, у отца это дело поставлено отлично...
- Ближе к центру? Побольше? Решается за день. Масса свободной жилплощади. В исполкоме есть целый отдел... Отец, конечно, в курсе...
- Разумеется, кому, как не вам, с вашей квалификацией, опытом, талантом...
"Боже, какая мерзость! Ну ничего, терпи, голубушка. Еще не вечер. Он у тебя за все ответит". Слушать-его, сидеть с ним рядом, принимать его знаки внимания было невыносимо, и она упивалась собственными страданиями и грела себя мстительными мечтами, видя этого человека растоптанным, униженным, перемазанным в грязи, извивающимся у ее ног... Любовь?!
Когда он перешел на "ты" и в первый раз назвал ее "Леночка", она чуть не взвыла. Но тем приятнее было стерпеть, собраться с силой, прижаться к нему щекой, выдавить из себя: "Витенька".
В городе он открыто, на глазах у всего отдела, дарил ей цветы, билеты в театр, провожал до метро. Кузин и бабы не выходили из состояния тихого шока. Когда она пригласила его к себе, чтобы представить родителям, он просиял самым омерзительным образом. Было это через день после доверительной беседы в парткоме. Надо же, какое совпадение!
Он явился минута в минуту, в роскошном светло-сером костюме-тройке, благоухая дорогим одеколоном, с букетом пышных алых роз и огромной коробкой импортных конфет.
Они вчетвером посидели в гостиной совсем недолго. Потом Дмитрий Дормидонтович встал и решительно пригласил Воронова к себе в кабинет. Виктор Петрович получил исчерпывающее представление о тех благах, которые получит сразу и в перспективе, об обязанностях, которые принимает на себя в обмен на эти блага, и о штрафных санкциях за неисполнение этих обязанностей. Последнее было, конечно, неприятно, но договор был заключен и скреплен рукопожатием.
Учитывая категорическое пожелание невесты и еще некоторые обстоятельства, эту свадьбу, в отличие от свадьбы брата, решили сыграть без всякой пышности, в семейном кругу. Представителя загса пригласили прямо на дом, где и произошла церемония. Елена держалась идеальным образом до самого последнего момента, когда им предложили скрепить свой союз поцелуем. Тут она не выдержала и пребольно укусила Воронова в губу. Он стерпел, только посмотрел на нее с удивлением и обидой. В этот момент он страшно пожалел, что ввязался во все это дело.
Гостей практически не было. Кроме жениха с невестой, ее родителей и матери Воронова, совсем простой старушки, взявшей на себя всю готовку и почти не вылезавшей из кухни, был только Павел. Он сильно похудел и выглядел усталым. После первых тостов и закусок он извинился, отправился в бывшую свою комнату, которая теперь стала "уголком" Лидии Тарасовны, и прилег на диван. Через некоторое время туда заглянула Елена.
- Мы столько не виделись. Как ты?
- Ничего. Устаю сильно.
- Как дочка?
- Растет. Зашла бы как-нибудь, взглянула на племянницу.
- Некогда. Ты же видишь.
- Вижу. Жить будешь здесь или у него?
- Не у него, а с ним. Но в этом доме. Мы обменяли его квартиру.
- Хрущевскую "двушку" на сталинскую "трешку"? - Павел грустно улыбнулся.
- Ты же понимаешь.
- Понимаю.
- Ты все там же?
- Еще полгода. Потом приедет Лихарев, и надо будет что-то решать.
- А Татьяна?
- У себя, наверное. Не знаю. Мы не видимся.
- Понятно. Как тебе женишок?
- Никак. А тебе?
Елена не то засмеялась, не то всхлипнула.
- Ты что?
- Так, ничего.
Просто ты первый догадался спросить. Я его ненавижу. ,
- Тогда зачем?.. Хотя погоди, я сам скажу, а ты только подтвердишь - да или нет.
- Хорошо.
- Ты ненавидишь его и черпаешь в этой ненависти силы, чтобы жить. Ты держишься за него, потому что иначе ты снова превратишься в живой труп. Да?
- Да, - чуть слышно прошептала Елена. - Как ты догадался?
- Жизнь научила. - Павел безрадостно усмехнулся. - Только скажи мне - он, конечно, человечек так себе, но разве тебе его нисколько не жалко? И себя не жалко?
- А что такое жалость? Я забыла.
- Извини, - сказал Павел. - Я забыл, что ты забыла...
- Леночка, - раздался из гостиной сладкий, чуть нетрезвый голос Воронова. - Мы тут без тебя соскучились, Елена посмотрела на брата.
- Иди, Чернова-Воронова, - сказал Павел. - Желаю тебе... желаю тебе выздороветь. Если что - адрес мой ты знаешь.
- Знаю. Только он мне не пригодится. Елена вышла. Павел посмотрел ей вслед и откинулся на подушку, глядя в потолок и тихо-тихо напевая:
- Черный ворон, что ж ты вьешься...
Эта странная свадьба произошла в начале ноября. В декабре супруги Вороновы отбыли во Францию по техническому обмену, оставив старушку-маму куковать в новой трехкомнатной квартире.
Глава пятая
ПЫЛИНКИ НА ВЕСАХ
(27 июня 1995)
Дверь мгновенно распахнулась. На пороге стояла невысокая женщина в строгом костюме и сквозь толстые стекла очков без улыбки смотрела на Люсьена.
- Э-э... Я, собственно, по приглашению. Информед, - с легким поклоном сказал Люсъен.
Женщина отступила на два шага в глубь гостиной и деревянным голосом произнесла:
- Проходите.
Она быстро прошла к дверям в гостиную и распахнула их перед Люсьеном.
- Но я, извините, не вполне в курсе... - семеня за ней, говорил Люсьен.
- Проходите, - повторила женщина, похожая на японскую бизнес-даму средних лет. - Миссис Розен просит извинения за некоторое опоздание. Пока можете закусить и отдохнуть.
- Но... - начал Люсьен, однако дверь за японкой уже затворилась.
(1979)
Старший лейтенант Рафалович выматерился в трубку, длинно и вычурно, при этом, однако, палец его предусмотрительно прижимал рычаг. Вроде и высказался, и никого не обидел.
Он вздохнул, отставил телефон и придвинул к себе исписанный и изрисованный стрелочками листок бумаги. Он поискал глазами, нашел фамилию "Нефедьев" и под словами "комбикорм" вписал: "гофр. железо 200 кв.". Обвел в кружочек, повел стрелочку, призадумался, куда бы ее вывести. На Нечипоренко?
Рафалович вновь придвинул к себе телефон, набрал номер.
- Верочка, день добрый... Узнали? Да, это я. У себя? Соедините, если не занят... Кузьма Бенедиктович?.. Снова я. Тут, значит, вот какое дельце вырисовывается. Вагоны, как вы просили, я, кажется, выбил, только...
Изложив ситуацию и выслушав ответ, Рафалович решительно замкнул стрелку на фамилии Нечипоренко и повел новую в самое начало списка, где были жирно подчеркнуты слова "резина, трубы" и фамилия "Эрлих".
На сегодня это было все. Эрлиху звонить уже поздно. Оставалось надеяться, что до завтрашнего утра с таким трудом собранная комбинация не развалится и каждый получит желаемое в обмен на имеющееся.
С громким блаженным стоном Рафалович потянулся, заложив руки за голову. Спать рано, делами заниматься поздно. Стало быть, надо прогуляться, закатиться в ресторацию или взять пузыречек веселия для и под палтуса с огурчиком приговорить его прямо в номере.
Рафалович любил это время, когда полярная зима сменялась полярным летом и каждый день добавлял по несколько светлых минуток. Он радовался всегдашнему своему удивлению - надо же, половина седьмого, а еще светло. Это потом уже, к лету, свет в ночи перестанет удивлять, а начнет раздражать, мешая спать, и раздражение это можно будет унять лишь словами: "Вспомни зиму".
Он надел шинель и вышел в коридор.