Он сидел рядом с дедушкой Джейбердом, что отягощало его волнение и страдание: они прекрасно гармонировали друг с другом как грязь и бисквиты. Нана Элис, как обычно, выглядела олицетворением счастья. На ней была шляпка, украшенная сверху на полях маленькими белыми цветочками, перчатки ее тоже были белого цвета, а платье похоже на глянцевую зелень под морем солнечного света. Ее милое овальное лицо сияло в улыбке; она сидела рядом с бабушкой Сарой, и они подходили друг к другу как маргаритки в одном букете. Как раз в эту минуту бабушка Сара тянула дедушку Джейберда за полы его пиджака от того же самого черного костюма, который он носил и в солнечные дни, и в непогоду, на Пасху и на похоронах, пытаясь усадить его обратно на место и прекратить размахивания руками, которые в церкви выглядели более чем неприлично. Он просил людей в одном с ним ряду сдвинуться поплотнее друг к другу, а потом вновь закричал на всю церковь:
- Здесь хватит места и еще на двоих!
- Сядь, Джей! Сядь немедленно! - она была вынуждена ущипнуть его за костлявую задницу, и тогда он свирепо взглянул на нее и уселся на свое место.
Мои родители и я протиснулись туда. Гранд Остин сказал, обращаясь к папе:
- Рад видеть тебя, Том. - Потом последовало крепкое рукопожатие. - Да, правда видеть-то я тебя и не могу. - Его очки запотели, и он снял их и начал протирать стекла носовым платком. - Однако, скажу тебе, народу тут собралось, как не было еще ни в одну Пас...
- Да, это местечко напоминает по густоте толпы публичный дом в день выдачи зарплаты, а, Том? - прервал его дедушка Джейберд, и бабушка Сара так сильно пихнула его локтем под ребра, что зубы у него клацнули.
- Я надеюсь, ты позволишь мне закончить хоть одну фразу, - обратился к нему Гранд Остин, щеки которого постепенно становились пунцовыми. - Пока я сижу здесь, ты не дал мне еще и слова вымол...
- Мальчишка, ты отлично выглядишь! - как ни в чем не бывало опять прервал его дедушка Джейберд и, наклонившись через Гранда Остина, похлопал меня по колену. - Ребекка, надеюсь, ты достаточно кормишь его причитающимся ему мясом, а? Знаешь, растущие парни нуждаются в мясе для своих мускулов!
- Ты что, не слышишь? - спросил его Гранд Остин, кровь теперь пульсировала на его щеках.
- Не слышу что? - переспросил его дедушка Джейберд.
- Прибавь громкость на слуховом аппарате, Джей, - сказала бабушка Сара.
- Что? - переспросил он ее.
- Громкость прибавь на аппарате, - закричала она ему, окончательно теряя терпение. - Прибавь громкость!
Пасха предвещала оказаться запоминающейся.
Дождь продолжал барабанить по крыше. Входившие с улицы мокрые люди здоровались с уже сидевшими внутри. Дедушка Джейберд, над чьим худым и вытянутым лицом серебристым ежиком торчали коротко стриженные седые волосы, изъявил желание поговорить с отцом об убийстве, но отец коротким отрицательным движением головы отверг все попытки подобного разговора. Бабушка Сара спросила меня, играл ли я уже в этом году в бейсбол, и я ответил, что да, уже играл. У бабули Сары было круглое доброе лицо, с полными щечками и голубыми глазами в сетке морщин, но я отлично знал, что она часто задает дедушке Джейберду за его выходки по первое число и тогда ее глаза горят яростным огнем.
Из-за дождя все окна были плотно закрыты, скоро в церкви стало нечем дышать. Вокруг царила сырость, пол был влажным, по стенам текло, над головой гудели и стонали, разгоняя густой воздух, лопасти вентиляторов. Отовсюду доносились сотни разнообразных запахов: духи, лосьоны после бритья, тоник для волос, сладчайший аромат бутонов на шляпках и воткнутых в петлицы пиджаков.
Появились певчие, все как один в пурпурных мантиях. Певчие еще не допели первый гимн, а я уже обливался потом под рубашкой.
Гимн пели хором и стоя; как только отзвучала последняя строфа, все поспешно расселись на места. Две более чем упитанные дамы - миссис Гаррисон и миссис Прасмо - вышли к кафедре и несколько минут говорили о пожертвованиях в пользу нуждающихся в Адамс-Вэлли. После чего все снова поднялись, спели новый гимн и опять дружно уселись. Рядом со мной оба моих деда тщательно выводили гимны. Их голоса напоминали могучий лягушачий рев в весеннем болотистом пруду.
Потом на кафедру поднялся полнотелый преподобный Ричмонд Лавой и начал рассказывать нам о великом дне, ознаменованном воскрешением Христа из мертвых, и всем прочем. Под правым глазом лицо преподобного Лавоя было отмечено бородавкой с запятой из коричневых волосков, его виски были тронуты сединой, и каждое, без исключений, воскресенье его зализанная назад челка от горячей жестикуляции и энергичной молитвы прорывала узы удерживавшего ее лака, и каштановые пряди падали преподобному на глаза. Жену преподобного Лавоя звали Эстер, имена их троих детей были Мэтью, Люк и Джонни.
Примерно посреди проповеди, когда голос преподобного Лавоя мог потягаться силой с грохотом бури за церковными окнами, я внезапно понял, кто именно устроился на скамье прямо передо мной.
Демон.
Эта девочка свободно могла читать мысли. Это было общеизвестно. И в этот раз, как только мысль о ее присутствии проникла в мое сознание, голова Демона начала поворачиваться ко мне. Через мгновение она уже смотрела на меня своими черными как уголья глазами, взгляд которых вполне был способен заворожить ведьму в самую темную полночь. Имя Демона было Бренда Сатли. Ей было десять лет от роду, у нее были огненно-рыжие прямые волосы и бледная кожа, усыпанная крупными коричневыми веснушками. Ее густющие брови были похожи на ярких гусениц, а заметно несимметричные черты лица наводили на мысли о каком-то охваченном трепетным ужасом христианине, пытавшемся сбить огонь с се пылающей головки (причем пользовался при этом лопатой, не меньше). Левый глаз Демона был больше правого, се нос напоминал крючковатый клюв с двумя зияющими дырами, а тонкогубый рот мог свободно бродить с одной стороны лица на другую. Демон полностью оправдывала полученное наследство: ее огненноволосая и рыжеусая мать выглядела натуральной сестрой пожарного гидранта, а ее рыжебородому отцу мог позавидовать любой свежевыкрашенный почтовый ящик. Само собой, что с такими огненными родичами Бренда Сатли была мало сказать странноватой - она была колдуньей, это точно.
Свое прозвище Демон получила, когда в один прекрасный день на уроке рисования изобразила своего родного отца в виде отличного черта с рогами и раздвоенным хвостом. После чего во всеуслышание поведала учительнице рисования миссис Диксон, потребовавшей от нее объяснений, что у ее папочки в дальнем углу гардероба хранится целая пачка журналов с фотографиями, на которых парни-демоны засовывают свои хвосты в дырочки демонов-девушек.