– А где это место, откуда она звонила?
– Названия улицы я не знаю. Но дом найти могу. Потому и приехала.
Садись быстрей, и едем.
– Может быть, сяду, – сказал я. – А может, и нет. Преклонный возраст и боль в суставах вынуждают меня быть осторожным.
– Всегда острит, – сказала Долорес. – Очень странный человек.
– Острю всегда, когда уместно, – возразил я. – А человек самый обыкновенный, с одной‑единственной головой, которой иногда здорово достается. И обычно все начиналось так же, как и сейчас.
– Сегодня будем предаваться любви? – негромко спросила она.
– Точно не знаю. Видимо, нет.
– Ты не пожалеешь о потерянном времени. Я не из тех химических блондинок, о кожу которых можно зажигать спички. Не из бывших прачек с большими костлявыми руками, острыми коленками и непривлекательной грудью.
– Давай, – решив перейти на «ты», предложил я, – хоть на полчаса забудем о сексе. Штука это замечательная, как шоколадный пломбир. Но бывают времена, когда ты скорее перережешь себе горло, чем будешь есть его. Я, наверное, предпочту поступить сейчас именно так.
Обойдя машину, я сел за руль и завел мотор.
– Нам на запад, – распорядилась Долорес, – через Беверли‑Хиллз и дальше.
Я выжал сцепление, сделал поворот и по бульвару Сансет поехал в южную сторону.
– Пистолет у тебя при себе? – спросила Долорес и достала одну из своих длинных коричневых сигарет.
– Нет. Зачем он?
Внутренней стороной левой руки я ощупал в наплечной кобуре «люгер».
– Так, пожалуй, и лучше. – Долорес вставила сигарету в маленькие золотые щипчики и прикурила от золотой зажигалки. Большие черные глаза, казалось, поглотили полыхнувший ей в лицо свет.
Я свернул с бульвара на запад, и нас, вместе с машиной, поглотили три ряда мчащихся невесть куда и невесть зачем лихачей.
– Что стряслось у мисс Уэлд?
– Не знаю. Она лишь сказала, что попала в беду, очень испугана и нуждается в тебе.
– А ты не могла придумать истории поубедительней?
Долорес не ответила. Я остановился у светофора, повернулся и взглянул на нее. Она тихо плакала в темноте.
– Я бы и волоска не тронула на голове Мэвис Уэлд, – сказала она. – И не жду, что ты мне полностью поверишь.
– С другой стороны, – сказал я, – пожалуй, отсутствие убедительной истории говорит в твою пользу.
Долорес стала придвигаться ко мне.
– Сиди где сидишь, – остановил я ее. – Мне пока еще нужно вести эту колымагу.
– Не хочешь, чтобы я положила тебе голову на плечо?
– Но не при таком движении.
В Ферфексе я остановился перед зеленым светом, чтобы позволить какому‑то человеку сделать левый поворот. Сзади раздались неистовые гудки.
Когда я тронулся, задняя машина вывернула на соседнюю полосу, поравнялась со мной, и толстый водитель в майке крикнул:
– Валялся бы в гамаке!
И рванул вперед, так заезжая на мою полосу, что мне пришлось тормознуть.
– Когда‑то этот город мне нравился, – начал я, чтобы только не молчать и не думать слишком уж напряженно. – В давние, давние времена. Тогда вдоль бульвара Уилшир росли деревья. Беверли‑Хиллз был захолустным городком.
Уэствуд представлял собой голые холмы, участки продавались по тысяче сто долларов, и никто их не брал. Голливуд был горсткой каркасных домиков вдоль междугородного шоссе. Лос‑Анджелес был просто большим городом, сухим, солнечным, с уродливыми строениями, без шика, но добродушным и мирным.
О былом климате только вспоминают. Люди спали на верандах.
Немногочисленные круги причисляющих себя к интеллектуалам нарекли его американскими Афинами. Это, конечно, были не Афины, но и не трущобы с неоновым светом.
Мы проехали Ла‑Сьенегу и свернули на Стрип. Ресторан «Танцоры» сиял огнями. Веранда была переполнена. Стоянка автомобилей напоминала муравьев на ломтике перезрелого плода.
– А теперь у нас развелись владельцы ресторанов, вроде этого Стилгрейва, – продолжал я. – Развелись грубияны, вроде того толстяка, что заорал на меня из машины. Появились богачи, снайперы, дельцы, работающие под проценты, парни, стремящиеся быстро разбогатеть, громилы из Нью‑Йорка, Чикаго, Детройта и Кливленда. Появились шикарные рестораны и ночные клубы, которыми они заправляют, отели и многоквартирные дома, которые им принадлежат, воры, мошенники и женщины‑бандиты, которые там живут.
Торговцы роскошью, женоподобные художники‑декораторы, модельеры одежды для лесбиянок, подонки большого безжалостного города, безликого, словно картонный стаканчик. В наших распрекрасных пригородах какой‑нибудь папочка, разувшись, читает перед окном, из которого открывается прекрасный вид, спортивные новости и воображает себя представителем высшего класса только потому, что у него есть гараж на три машины. Мамочка перед шикарным туалетным столиком пытается закрасить мешки под глазами. Сыночек же висит на телефоне и названивает школьницам, которые и двух слов‑то связать не могут, но уже носят в косметичках противозачаточные средства.
– Во всех больших городах – то же самое, амиго.
– В городах, заслуживающих этого названия, есть еще кое‑что: какое‑то индивидуальное лицо, хотя и под слоем грязи. У Лос‑Анджелеса есть Голливуд, но он его ненавидит. Хотя с Голливудом ему повезло. Без Голливуда это был бы город заказов по почте. Все, что есть в посылочных каталогах, лучше приобретать не здесь.
– Ты зол сегодня, амиго.
– У меня неприятности. Масса неприятностей. И еду с тобой я лишь затем, чтобы перед лицом новой забыть о старых.
– Ты что‑то натворил? – спросила Долорес и придвинулась поближе.
– Обнаружил несколько трупов, – ответил я. – Дело тут в точке зрения.
Полицейские не любят, когда эту работу выполняем мы, дилетанты. У них есть своя служба.
– Что они сделают с тобой?
– Могут выгнать из города, и черт с ним. Не прижимайся. Этой рукой мне нужно переключать передачи.
– С тобой очень трудно ладить. – Долорес раздраженно отодвинулась. – На Лост‑Каньон‑роуд сверни налево.
Вскоре мы проехали университет. Все фонари в городе уже были включены и стелились широким ковром к югу почти на бесконечное расстояние. Над головой, снижаясь, гудел самолет, оба его сигнальных огня попеременно мигали. На Лост‑Каньон‑роуд я свернул направо, обогнув ведущие в Бэл‑Эйр большие ворота. Дорога, петляя, пошла в гору. Там было очень много машин, их фары яростно сверкали на вьющемся белом бетоне. Над дорогой дул легкий ветерок. В нем был аромат дикого шалфея, едкий запах эвкалиптов и мягкий запах пыли. На склоне холма ярко светились окна. Мы проехали большой белый двухэтажный дом, ценой, должно быть, тысяч в семьдесят долларов. На его фасаде была резная надпись: «Пирамида Террьерса».
– Следующий поворот направо, – сказала Долорес.
Я повернул. Дорога стала круче и уже. Вдоль нее стояли обнесенные каменными заборами и живыми изгородями дома, однако видно их не было. Мы подъехали к развилке. Там стояла полицейская машина с красной мигалкой, а дорогу, идущую вправо, загораживали два стоящие поперек нее автомобиля.
Кто‑то махал вверх‑вниз зажженным фонариком. Я замедлил ход и остановился рядом с полицейской машиной. В ней покуривали двое фараонов.