Бейфус поднял руку и потрогал ушибленное место. Там уже стала появляться опухоль. Губы его усмехались, но взгляд оставался слегка затуманенным. Френч стоял неподвижно, не издавая ни звука. Бейфус достал пачку сигарет, встряхнул и протянул Френчу. Френч поглядел на сигареты, потом на Бейфуса.
– Семнадцать лет такой жизни, – вздохнул он. – Жена, и та ненавидит меня.
Он поднял руку и слегка шлепнул Бейфуса по щеке. Бейфус продолжал усмехаться.
– Это я тебя ударил, Фред? – спросил Френч.
– Меня никто не бил, Кристи, – ответил Бейфус. – Насколько я помню.
– Сними с него наручники, – сказал Френч, – и отведи в машину. Он арестован. Можешь, если сочтешь нужным, примкнуть его наручниками к перекладине.
– Ладно.
Бейфус зашел мне за спину. Браслеты раскрылись.
– Пошли, малыш, – кивнул он.
Я глянул на Френча в упор. Он смотрел на меня, как на пустое место.
Будто совершенно не видел.
Я пошел к выходу.
Глава 30
Имени его я не знал. Он был низковат и тонок для полицейского, хотя явно служил в полиции. Я решил так отчасти потому, что он вообще находился в участке, отчасти потому, что когда он потянулся за картой, я увидел кожаную наплечную кобуру и рукоятку служебного револьвера тридцать восьмого калибра.
Говорил он мало, но мягко и любезно. И улыбка его согревала всю комнату.
– Прекрасный ход, – заметил я, глядя на него поверх карт.
Мы раскладывали пасьянс. Вернее, раскладывал он. Я просто сидел и глядел, как его маленькие, очень аккуратные, очень чистые руки тянутся к карте, изящно поднимают и перекладывают ее. При этом он вытягивал губы трубочкой и насвистывал что‑то безо всякой мелодии: это был легкий негромкий свист новенького, еще необкатанного паровоза.
Он улыбнулся и положил красную девятку на черную десятку.
– Чем вы занимаетесь на досуге? – спросил я.
– Много играю на рояле, – ответил он. – У меня семифутовый «стейнвей».
Главным образом, Моцарта и Баха. Я несколько старомоден. Большинство людей находят их музыку скучной. Я – нет.
– Отличный подбор, – сказал я и куда‑то положил карту.
– Вы не представляете, как трудно играть некоторые вещи Моцарта, – проговорил мой собеседник. – В хорошем исполнении они кажутся очень простыми.
– А кто хорошо исполняет Моцарта? – спросил я.
– Шнабель.
– А Рубинштейн?
Он покачал головой.
– Слишком мощно. Слишком эмоционально. Моцарт – это музыка и ничего больше. Никаких комментариев от исполнителя не требуется.
– Держу пари, – сказал я, – вы многих настроили на признание. Вам нравится эта работа.
Он переложил еще одну карту и легонько пошевелил пальцами. Ногти его были блестящими, но короткими. Видно было, что этот человек любит без особого смысла шевелить руками, совершать легкие, четкие, беглые (но в то же время ровные и плавные), невесомые, словно лебяжий пух, движения. Он воскрешал ими в памяти тонкое, но не слабое исполнение глубоких вещей.
Своего любимого Моцарта. Я это понимал.
Было около половины шестого, небо за окном с противомоскитной сеткой начало светлеть. Шведская конторка в углу была закрыта. Накануне днем я находился в этой же комнате. На краю конторки лежал восьмигранный плотницкий карандаш: кто‑то поднял его и положил туда после того, как лейтенант Мэглешен запустил им в стену. Разложенная конторка, за которой сидел Кристи Френч, была усыпана пеплом. На самом краю стеклянной пепельницы лежал окурок сигары. Возле свисающей с потолка лампы с бело‑зеленым абажуром, какие до сих пор висят в захолустных отелях, летал мотылек.
На самом краю стеклянной пепельницы лежал окурок сигары. Возле свисающей с потолка лампы с бело‑зеленым абажуром, какие до сих пор висят в захолустных отелях, летал мотылек.
– Устали? – спросил мой собеседник.
– До изнеможения.
– Зря ввязались в эти запутанные дела. Я не вижу в этом никакого смысла.
– Не видите смысла кого‑то убивать?
Он тепло улыбнулся.
– Вы же никого не убивали.
– Почему вы так думаете?
– Здравый смысл и большой опыт сидения здесь с людьми. Это ночная работа. Зато я имею возможность музицировать днем. Я тут уже двенадцать лет. Повидал много любопытных людей.
Он вытащил еще одного туза, и очень кстати. Мы были почти блокированы.
– Вы добились многих признаний?
– Я не выслушиваю признаний, – ответил собеседник. – Только настраиваю на них.
– Почему вы раскрываете это мне?
Он откинулся назад и легонько постукал картами о край стола. Снова улыбнулся.
– Я ничего не раскрываю. Нам давно ясна ваша роль в этом деле.
– Тогда зачем же меня задерживают?
Собеседник не ответил. Оглянулся на часы на стене.
– Теперь, думаю, можно перекусить.
Он встал и подошел к двери. Приоткрыл ее и что‑то негромко сказал кому‑то снаружи. Потом вернулся, сел и поглядел на карты.
– Бесполезно, – вздохнул он. – Поднять еще три, и мы блокированы.
Согласны начать снова?
– Я был бы согласен не начинать совсем. Не люблю карт. Шахматы – другое дело.
Собеседник бросил на меня быстрый взгляд.
– Что же вы не сказали об этом сразу? Я бы тоже предпочел шахматы.
Сейчас принесут поесть. Правда, не обещаю, что кофе будет таким, к какому вы привыкли.
– Черт возьми, я питаюсь где придется... Ладно, если не я застрелил его, то кто же?
– По‑моему, это и выводит их из себя.
– Им бы радоваться, что он убит.
– Возможно, они и радуются, – ответил собеседник. – Только им не нравится, как это сделано.
– Лично я считаю это очень аккуратной работой.
Собеседник молча глянул на меня. В руках у него была колода карт. Он выровнял ее и стал быстро раздавать на двоих. Карты лились из его рук сплошным потоком.
– Если вы так же быстры с пистолетом... – начал было я.
Поток карт внезапно прекратился. Их место занял пистолет. Собеседник легко держал его в правой руке, ствол глядел в дальний угол комнаты. Потом пистолет исчез, и карты заструились снова.
– Вы губите здесь свои способности, – сказал я. – Ваше место в Лас‑Вегасе.
Собеседник взял одну из стопок, слегка потасовал ее и сдал мне флеш‑рояль из пик.
– Со «стейнвеем» мне безопаснее, – улыбнулся он.
Отворилась дверь и вошел полицейский с подносом.
Мы ели тушенку с овощами и пили горячий, но некрепкий кофе. Уже окончательно рассвело.
В восемь пятнадцать вошел Кристи Френч в сбитой на затылок шляпе, с темными пятнами под глазами, и встал у двери.
Я перевел взгляд на сидевшего напротив меня маленького человека. Но его уже не было. Карт не было тоже. Не было ничего, кроме аккуратно подвинутого к столу стула и составленных на поднос тарелок, с которых мы ели. У меня даже мурашки побежали по коже.
Кристи Френч зашел за стол, резко отодвинул стул, сел и потер подбородок. Снял шляпу и взъерошил волосы. Угрюмо, жестко уставился на меня. Я снова был в полицейской цитадели.
Глава 31
– Окружной прокурор ждет тебя в девять, – сказал Френч. – А потом, что ж, отправляйся домой.