– Он по натуре лихач.
– Он следил за этим семейством. Изучал тех, в кого метил. Именно их, – возразил Фалькон. – Он наверняка видел, как они ездили смотреть свой новый дом. Он наверняка видел, как представители транспортной компании поднимались в квартиру…
– Завтра утром нужно первым делом побеседовать с
Рамирес открыл плечом заднюю дверь полицейского управления, придержал ее для Фалькона и последовал за ним вверх по лестнице.
– К чему вы клоните? – поинтересовался Фалькон.
– Как, по‑вашему, она отреагировала бы, если бы, положим, ее муж решил продать дело? – Ответ‑вопрос Рамиреса буквально пригвоздил Фалькона к месту. – Я не упомянул об этом в присутствии Кальдерона, потому что пока могу опираться только на свидетельство уволенных.
– Какое везенье, что именно выбеседовали с ними, – произнес Фалькон. – Ну разве я был неправ, говоря про необходимость строго следовать предписаниям?
– Надеюсь, вы теперь не заставите меняпропахивать адресную книгу? – буркнул Рамирес.
– Так эти парни видели, как Рауль Хименес с кем‑то вел переговоры?
– Вы когда‑нибудь слышали про сеть ресторанов «Cinco Bellotas»которой заправляет некто по имени Хоакин Лопес? Молодой, энергичный, со связями. Он один из немногих в Севилье, кто мог бы завтра же купить и возглавить рестораны Рауля Хименеса.
– Между ним и сеньорой Хименес есть какие‑нибудь отношения?
– Не в курсе.
– Это слишком уж замысловато. Замысловато и чудовищно, – проговорил Фалькон, преодолевая последние ступеньки и открывая ногой дверь своего кабинета. – Ну подумайте, инспектор, кого и какими деньгами она могла соблазнить на подобную авантюру – столько времени мотаться за семьей с кинокамерой, а потом пробраться в этакую квартиру и замучить старика до смерти.
– Зависит от того, насколько сильно она этого хотела, – ответил Рамирес. – Уж поверьте мне, у нее рыльце в пушку.
Двое мужчин смотрели из окна кабинета на редеющие ряды машин в опускавшихся на землю сумерках.
– И еще один момент, – продолжил Фалькон. – Что бы убийца ни показывал Раулю Хименесу, тому приходилось тяжко. Он отказывался смотреть, и потому…
Рамирес, чей мозг уже израсходовал свой дневной ресурс, лишь кивнул и вздохнул. Он закурил сигарету, не думая или позабыв о том, что Фалькон терпеть не может, когда дымят в его кабинете.
– Так каково же ваше мнение, старший инспектор?
Фалькон вдруг заметил, что темнота настолько сгустилась, что он видит уже не пустеющую стоянку для автомобилей, а свое отражение в стекле. Собственные глаза, обведенные черными кругами, показались ему пустыми, незрячими, даже пугающими.
– Убийца навязывал ему какой‑то зрительный образ, – произнес он.
– Но какой?
– У всех нас есть что‑то, чего мы стыдимся, о чем нам неловко или даже больно вспоминать.
Рамирес весь напрягся и словно втянул голову в панцирь – не подступись. Никому не позволялось копаться в том, что у него внутри. Взглянув на его отражение в стекле, Фалькон решил прийти на помощь севильцу.
– Ну, скажем, как в детстве, когда оконфузился перед какой‑нибудь девчонкой, или, например, из трусости не заступился за друга, или предал то, во что верил, потому что тебя могли побить. Что‑то в этом роде, только перенесенное во взрослую жизнь с взрослыми отношениями.
Рамирес, опустив глаза, уставился на галстук, что означало высшую степень сосредоточенности.
– Вы имеете в виду то, о чем вас предупреждал комиссар Лобо?
Фалькон поразился этой блистательной смене темы. Коррупция – легко удаляемое позорное пятно. Машинная стирка, полоскание и отжим. И все забыто. Это только деньги. Больше ничего.
– Нет, – бросил он.
Рамирес двинулся к двери, сказав, что ему пора. Фалькон кивнул его отражению в стекле.
Внезапно он почувствовал, что выдохся. Тяжелый день навалился ему на плечи. Он закрыл глаза, но его мысли, вместо того чтобы обратиться к обеду, стаканчику вина и сну, продолжали вертеться вокруг вопроса:
Что могло внушить такой ужас?
Четверг, 12 апреля 2001 года,
дом Хавьера Фалькона, улица Байлен, Севилья
Хавьер Фалькон сидел в кабинете большого особняка восемнадцатого века, унаследованного им от отца. Эта цокольная комната выходила в галерею внутреннего дворика, в центре которого был фонтан, увенчанный бронзовой фигуркой мальчика, стоящего в изящном арабеске с вазой на плече. Когда фонтан бил, вода выливалась из вазы. Фалькон включал его только летом, чтобы журчание воды создавало иллюзию прохлады.
Он был один в доме. Экономка Энкарнасьон, служившая еще у его отца, уходила домой в семь вечера, и это означало, что он никогда ее не видел. Единственным свидетельством ее присутствия бывали редкие записки и ее гадкая привычка перекладывать вещи с места на место. Цветочные горшки кочевали из угла в угол дворика, мелкие предметы мебели исчезали из одних комнат, чтобы снова обнаружиться в других, статуэтки Девы Марии из Росио вдруг появлялись в прежде пустых нишах. Его жена, его бывшая жена тоже обожала перемены.
– В этой комнате можно устроить тебе бильярдную, – говаривала она. – Там можно положить твою сигарницу.
– Но я не курю.
– Мне кажется, она смотрелась бы очень мило.
– И я не играю в бильярд.
– А ты попробуй.
Эти дурацкие диалоги всплывали в памяти Фалькона, склонившегося над письменным столом с лупой.