И я вам не советую…
— А что такое малина, вы знаете? — грустно перебил чиновник.
— Ягода, — вступил в разговор Коля. — Кто же этого не знает!
Чиновник подошел ближе, всмотрелся в лицо Коли:
— Здравствуйте, молодой человек. Рад приветствовать спасителя… — Чиновник протянул Коле руку.
Коля осторожно пожал протянутую руку и сказал смущенно:
— Да чего там… Мы — завсегда…
— Что значит — завсегда?.. — подозрительно спросил Бушмакин. — Откуда ты его знаешь?
— Так, — Коля совсем смутился. — Случай вышел… Пустяки.
— А вы оказывается, еще и скромны? — удивился чиновник. — Ваш сотрудник, господа, не так давно спас жизнь мне и моей жене!
— Вот это да! — Вася изо всех сил хлопнул Колю по спине.
— Поздравляю, — сказал Никита.
— Коля, ты у меня теперь самый любимый! — пропела Маруська.
— Мадемуазель, он этого вполне заслуживает, — галантно поклонился Колычев. — Ну что же, господа. Рад знакомству и позвольте мне откланяться. Я картотеку разбирать пришел, не спится, знаете ли, но раз вы теперь хозяева…
— Минуточку, — остановил его Бушмакин. — Как вы относитесь к монархии?
— Она себя изжила, — сказал Колычев. — Печальная закономерность.
— Печальная? — прищурился Бушмакин.
— Да, — кивнул Колычев. — Я, милостивый государь, столбовой дворянин, мой род уходит корнями в шестнадцатый век. Все мои предки верой и правдой служили царю и отечеству. И я служу. Служил, — поправился он.
— Сыщиком? — спросил Никита. — Не очень почетная профессия. Слыхал, что дворяне ею брезговали… Бенкендорф, Шувалов, Шешковский… Каты… Из-за них, наверное, брезговали?
— Вы малообразованны, — сказал Колычев. — Вы говорите о тех, кто возглавлял политический розыск. И вы правы: испокон веку на Руси презирали и ненавидели тех, кто преследует людей за политические убеждения. Но есть и другая полиция. Она очищает мир от подонков. От уголовников. От мрази всякой. Я пошел служить в эту полицию по глубокому убеждению, милостивый государь!
— Пока эта полиция была в руках царских прихвостней, — сказал Бушмакин, — немногим она отличалась от жандармов и охранки. Но мы поспорим после.
— Вы думаете, это «после» будет? — улыбнулся Колычев.
— Хотите остаться? — прямо спросил Бушмакин.
— Вы сможете мне верить? — осторожно осведомился Колычев.
— Это будет зависеть только от вас. — Бушмакин пристально смотрел на Колычева.
И Колычев не отвел взгляда:
— Поскольку кто-нибудь все равно должен вам объяснить, что такое малина и бока скуржавые, — я остаюсь.
Потом бушмакинцы разбирали картотеку сыскной полиции. Командовал Колычев. Он сидел на приставной лестнице в помятой рубашке, без сюртука и был очень оживлен:
— Третий ящик оставьте! — кричал он. — Это отработанный пар! Так сказать, сведения для науки. Вам, господа, нужно сейчас интересоваться только активно действующими персонами. Теми, кто в эту самую минуту режет, грабит, раздевает и насилует! А это все в десятом ящике. Там мокрушники — сиречь убийцы, и все известные нам сборища уголовно-преступного элемента, сиречь — малины.
Ребята притащили ящик. Бушмакин надел поломанные очки в железной оправе и углубился в чтение. Но было еще темно, и Бушмакин попросил Колю найти свечу или лампу.
Коля вышел в коридор. Маруська увязалась следом.
— В сто сорок втором на столе лампа с четырьмя свечами! — крикнул Колычев.
Отыскали нужную дверь. Когда возвращались обратно, Маруська взяла Колю за руку.
— Нравишься ты мне, — сказала она тихо. — Наверное, я не должна тебе об этом говорить, ну да ты парень простой и человек хороший, вреда мне не сделаешь.
— Не сделаю, — Коля покраснел и отдернул руку.
— Стесняешься?
— Не-е, — Коля вздохнул. — Только не время сейчас… И не место.
— Скажи уж прямо: пошла ты, девка, туда-то и туда-то. Не прячься за слова, терпеть не могу!
Она повернулась и ушла. Коля постоял еще некоторое время в коридоре и вернулся в кабинет Колычева. Зажгли свечи, стал виден лепной потолок и электрические лампы под жестяными крашеными абажурами — они висели над каждым столом.
— Розыск преступного элемента должен быть поставлен научно. А наука свидетельствует, что без планомерного и глубокого проникновения в преступную среду ни одна полиция мира успеха не имела! Вот и мы с вами в своей работе будем опираться исключительно на преступный элемент! — разглагольствовал Колычев.
— Даже исключительно, — усмехнулся Бушмакин. — А честные люди? Граждане? Они что же, заинтересованы в том, чтобы процветала уголовщина? Они, по-вашему, нам помогать не станут?
— Разъясняю суть дела на простом примере! — Колычев словно читал лекцию на юридическом факультете университета. — Ограбили лавку. Нутс-с, спросили вы того, сего, а они — молчок! Обыватель — подлец, дело известное.
— Неправда! — возразил Бушмакин. — Кто-нибудь что-нибудь видел и придет к нам, сообщит.
— Кто-нибудь, что-нибудь, — парировал Колычев. — Слова-то все дамские, с кухни… Нет-с, мил-сдарь, не придут! Не бывало-с!
— У вас — не бывало-с, а у нас — будет! — уверенно заявил Никита. — Я, например, верю в человеческий разум!
— Разум? Эк, куда вас хватило, — с сожалением сказал Колычев. — Ну при чем тут, помилуйте, разум? Разве речь идет о периодической системе элементов? Давайте ближе к жизни, господа. К реальной жизни, наполненной проходимцами, предательством и хамством. Так о чем бишь я? Вот взгляните, — он вытащил из ящика три карточки. — Итак, мы с вами предполагаем, что ограбили лавку либо Васька Клыч, либо Шура Рябчик, либо Алексашка Помпон. Но кто конкретно? — Он торжественно оглядел присутствующих и продолжал: — Не знаете? И я не знаю. Но, в отличие от некоторых здесь присутствующих альтруистов, верящих в «человеческий разум», я не знаю этого только пока. Пока! Итак! Я вызываю городового, велю доставить ко мне всех друзей вышеназванных господ, потом приглашаю еще двух городовых и приказываю бить этих друзей до тех пор, пока большинство из них не запросит пощады. Тогда я отсылаю городовых и предлагаю некоторым, мною избранным, освещать подозреваемых, следить за каждым их шагом. Как вы уже догадались, вопрос ареста — это уже не вопрос. — Колычев вытер со лба пот и замолчал.
— Лихо, — сказал Коля.
— Отвратительно, — поморщился Никита.
— Кое-что в этом, конечно, есть, — Вася почесал затылок.
— Мужчинам только бы драться, — вздохнула Маруська.
— Значит, бить? — спросил Бушмакин.
— Ну, тут Колычев прав, — сказал Вася. — Не целовать же их. Они людей режут, а мы их — гладь?
— Вы же интеллигентный человек, — укоризненно сказал Бушмакин, не реагируя на замечания Васи.
— Нашу работу в белых перчатках не сделаешь, — ответил Колычев. — Увы…
— Скажу так, — Бушмакин строго оглядел присутствующих. — Кто хочет здесь работать — о мордобое забыть навсегда! За мордобой — ревтрибунал, уж я позабочусь! А тебе, Василий, вот что понять надо: кругом поднимается заря новой жизни. Ты что же, всерьез думаешь, что преступники этого не видят? Видят! И я рассматриваю нашу задачу так: направить их на путь исправления. Помочь им!
— Между прочим, девять месяцев назад господин Керенский выпустил всех, рвущихся к новой жизни, — с горькой иронией произнес Колычев. — И что же? На свободе оказалось несколько тысяч опаснейших негодяев! Началось такое… Страшно вспомнить. И сейчас продолжается — вон молодой человек не даст соврать, — Колычев кивнул в сторону Коли и продолжал: — Нет, господа. Преступный мир — это преступный мир.