Два из раскладного маузера, остальные из револьверов. «Их не меньше трех… — подумал Коля. — Три револьвера против моего одного…» Он огляделся. Они с Машей стояли в огромном вестибюле бывшего Доходного дома. Вверх уходила затейливо изукрашенная золочеными цветами шахта лифта, а на лестнице лежала старая изгаженная дорожка, но даже и в таком виде это была такая редкость, что Коля удивленно толкнул Марию:
— Смотри, ковер.
— В самом деле. — Маша тоже очень удивилась.
Коля пытался отвлечь ее:
— Интересно, кто здесь живет?
— Кто жил, хотите вы сказать? — Она посмотрела на него и усмехнулась. — Жили здесь богатые люди, а вы их… Как это? Экс-про-при-ировали, что ли?
— Ну и что? — сказал Коля. — Жили, а теперь пусть другие поживут. Не все коту масленица.
— Кто был ничем — стал всем, — тихо сказала Мария. — Разве это справедливо, Коля?
Загремели выстрелы. Коля отвел Марию в безопасный проем вестибюля:
— Не бойтесь… Отобьемся. Пока я стреляю… — Он выстрелил дважды сквозь закрытую дверь парадного. — Они сюда не сунутся…
— А когда… кончатся патроны? — Маша отвернулась.
— А тогда, — Коля попытался улыбнуться, — вы пойдете вверх по лестнице и будете стучать в двери. Если кто-нибудь пустит — уйдете черным ходом.
— А вы?
— Не обо мне речь, — сказал Коля твердо. — У меня приказ: я отвечаю за вас головой.
— А без приказа? — с вызовом спросила она.
— И без приказа тоже.
Пуля расколотила старинный фонарь под потолком. Осколки хрусталя со звоном рассыпались по каменному полу.
— Никто меня не пустит, — вдруг сказала Маша. — Все нос высунуть боятся.
— Плохо о людях думаете, — сказал Коля. В слове «людях» он сделал неправильное ударение, и Маша тут же поправила его:
— Людях… Нет, Коля. Не в этом дело. Я бы на их месте тоже не пустила.
— А труса в себе давить надо, — безжалостно сказал Коля. — С трусом в душе какой человек? Навоз. Извините…
Три выстрела грянули один за другим. Коля провел пальцами по оцарапанной щеке.
— Уходите! — Он подтолкнул Машу к лестнице: — У меня осталось два патрона. Бегом уходите!
Маша молча покачала головой, достала платок, вытерла кровь с его щеки.
— Да ладно вам, — смутился Коля, — это же ерунда…
Снова загремели выстрелы, но Коля не стрелял, берег патроны.
— А если бы здесь была не я? — робко спросила Маша. — Вы бы все равно не бросили этого человека?
— Да какая мне разница, ей-богу! — в сердцах крикнул Коля.
Бандиты подошли вплотную к дверям.
— Выходи, легавый! — орали они. — Все одно вам каюк!
Коля дважды выстрелил и показал Марии пустой барабан кольта: — Бегом уходите! Я их задержу!
— Жаль, — вдруг сказала Маша. — Я думала, вы только ради меня готовы пожертвовать жизнью. — Она посмотрела ему прямо в глаза.
Коля обомлел. До сих пор жизнь давала ему мало поводов для воспитания чувств и душевной тонкости. Но на этот раз, хотя впрямую не было сказано ни одного слова, которые, по представлениям Коли могли что-то означать, — он вполне отчетливо понял сокровенный смысл ее фразы. Он шагнул к ней, притянул к себе, и она послушно, не сопротивляясь, прижалась к нему. Наверное, она ждала ласковых слов, ждала, несмотря ни на что.
А Коля молча гладил ее по голове и мучительно думал о том, что вот пришла наконец долгожданная минута, а он не знает, что надо сказать и как поступить, и сейчас все кончится очень плохо. Совсем некстати Коля вдруг вспомнил, как еще в деревне Анисим Оглобля говорил ему с горечью: «Не везет мне с девками. Им, стервам, слова всякие произносить надо, а я кроме трех слов — дай на полштофа — ничего толком и сказать не умею…» А главное, Маша не какая-то там деревенская Анисья. К ней совсем особый подход нужен.
Коля совсем забыл о бандитах. А между тем они почему-то перестали орать и стрелять.
Наступила тишина. Она, конечно же, не сулила ничего хорошего.
— А вдруг нас спасут? — тихо сказала Маша.
Где-то вдалеке послышались заливистые трели милицейских свистков. Коля напряженно смотрел на дверь. Внезапно она с треском распахнулась. Коля поднял кольт и… бросился навстречу Никифорову и Афиногену.
— Одного ты убил, Коля, — сказал Никифоров. — В лоб угадал.
— Да ладно, — Коля махнул рукой и повернулся к Маше: Можно я провожу вас?
— Нет, — Маша фыркнула и пулей вылетела в дверь.
Утром в разных частях города нашли двенадцать убитых милиционеров. Воробьев был в их числе. Страшная символика этого преступления была понятна всем, но вопреки надеждам Кутькова и Плавского эта их акция не только не устрашила жителей, а, наоборот, вызвала всеобщую ненависть к бандитам. Уже к обеду в городские отделения милиции невооруженные граждане доставили десятки преступников. Многие из них были зверски избиты… Уголовный розыск вынужден был направить на улицы города свои патрули — для предотвращения расправы и самосудов…
Убитых хоронили на третий день. Улицы были заполнены огромными толпами людей. Проводить в последний путь героев-милиционеров вышла вся Москва. Гремел похоронный марш, над морем голов плыли гробы. Они прочертили улицы, словно красный пунктир. Шли красноармейцы, милиционеры, рабочие. Многие плакали. Какая-то старушка сказала:
— У нас парнишку зарезали, так его друзья-товарищи с завода на урок стеной поднялись! И правильно! А то по улицам и ходить стало невозможно!
Коля и Афиноген тоже шли в процессии. Коля равнодушно скользил глазами по лицам провожавших и вдруг увидел, как к мрачному типу в бекеше и офицерской фуражке без кокарды подошел чекист в кожаной куртке, с маузером через плечо. Коля остановился. В этой на первый взгляд ничем не примечательной уличной встрече не было ничего особенного, и Коля стоял и спрашивал себя: зачем он, собственно, остановился? И вдруг Афиноген сказал:
— Этому из ЧК надо помочь. По-моему, он хочет задержать бандита.
— Точно… — Коля сразу же вспомнил: человека в бекеше он видел в ресторане! А потом бандит был среди тех, кто преследовал его и Машу.
Протиснувшись сквозь толпу, Коля и Афиноген перешли на другую сторону. Бандита уже не было, а чекист стоял и, сняв фуражку, наблюдал за процессией.
— Мы из МУРа, товарищ, — Афиноген предъявил служебное удостоверение. — Кто этот человек, с которым вы только что говорили? Вы его знаете?
Чекист внимательно посмотрел на ребят:
— Нет, не знаю. А задавать подобные вопросы сотруднику Чрезвычайной комиссии нетактично. Поняли? Вот мое удостоверение.
— Плавский Борис Емельянович является сотрудником Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, — прочитал Коля вслух.
— Извините, — Афиноген отошел.
Коля помедлил, сверля Плавского взглядом, потом повернулся, чтобы уйти.
— Что так смотришь? — вслед спросил Плавский. — Не понравился?
— Угадал, — кивнул Коля. — Сотруднику ЧК не о чем разговаривать с бандитом!
— Мозги у тебя еще сырые, — лениво сказал Плавский. — Ты что же думаешь? Можно бороться с преступностью и не общаться с преступниками? Заходи ко мне на Лубянку, мы поспорим. Желаю… — Плавский юркнул в толпу и исчез. А Коля и Афиноген вернулись в МУР. Если бы только они могли знать, кого выпустили!..
Трепанов, выслушав их доклад, нахмурился и долго молчал. Потом сказал:
— Плохо, братки. Очень плохо.
— Вы, товарищ начальник, всегда за упокой! — обиделся Афиноген.
— Я тоже не понимаю, что мы такого сделали? — пожал плечами Коля.
— Вы упустили двух матерых волков, — сказал Трепанов, снимая трубку телефона. — Коммутатор ВЧК… Двадцать два — пятнадцать. Титыч? Трепанов здесь… Чего? Ну, извини, это ты, браток, на курорте.