что Громовержец объявил олимпийцам, будто с этого часа никогда не прикоснется к земной женщине. Только неясно, почему...
- Ну, это как раз ясно, - буркнул Амфитрион.
Жрец недоуменно воззрился на него.
- Потому что лучшей женщины Зевсу уже не найти! - Амфитрион возвысил голос, чтобы дошло до всех. - Нигде и никогда! Такой прекрасной и... такой целомудренной, что богу пришлось принимать облик ее мужа для достижения цели! Теперь ясно, тупицы?!
Он еще раз оглядел их - солдат, жрецов, рабов - подолгу задерживая взгляд на каждом лице.
Всем было ясно.
Всем было совершенно ясно.
- Есть хочу, - Амфитрион потянулся всем телом, как человек, закончивший утомительную работу. - Эй, Гундосый, расстарайся...
И покровительственно подмигнул жрецу.
СТАСИМ ПЕРВЫЙ
Тьма.
Вязкая, плотная тьма с мерцающими отсветами где-то там, на самом краю, в удушливой сырости здешнего воздуха - приторного-теплого и в то же время вызывающего озноб.
Багровые сполохи.
Гул.
Ровный шелест волн Стикса.
Дыхание глубин.
Где-то падают капли воды.
Все.
И всегда было так. Только так.
- Мы пришли, Сестра. Ты можешь говорить.
- Спасибо за разрешение, Старший, - в женском голосе сквозит явная издевка.
Так иногда блестит бронза кинжала в складках воздушного пеплоса.
В ответ - молчание. Падение капель. Ровный шум Реки.
- В Семье - разлад, Старший.
- Знаю.
- И знаешь, кто виноват?
- Знаю. Каждый винит другого.
- Это суесловие, Старший. Ты не хуже меня понимаешь, что во всем виновен Младший.
- Твой Супруг, Сестра. И мой брат. Кстати, и твой тоже.
- Да, мой Супруг. Мой Супруг - но он виноват! Он и его сын от смертной, который родится сегодня!
- В чем же может быть виновен еще не рожденный ребенок?
- Во многом! В наших раздорах! Мой Супруг и раньше был не в ладах со Средним - теперь же они просто видеть друг друга не могут! А я не люблю, когда в Семье возникают серьезные ссоры... Ты знаешь, к чему это может привести?
- Знаю, Гера.
- Я пыталась примирить их...
В ответ - саркастический смешок.
- Я пыталась примирить их - и едва сама не попала в немилость!
- Неудивительно. Таков жребий миротворцев - особенно женщин.
- Не смейся, Аид! И не думай, что в случае чего тебе удастся отсидеться здесь!
- Я так не думаю.
- И правильно! Потому что это еще не все. Племянничек наш...
- Который? У нас с тобой их несчитано-немеряно.
- Не притворяйся! Тот, который - что ни ночь! - у тебя обретается! Душеводитель твой!
- Лукавый, что ли? Гермий?
- Он, Майино отродье... Пустышка! Ворюга несчастный! Ухитрился разгневать не только Среднего, но и моего Арея. Сам знаешь, Арею только повод дай... я уж говорю ему: "Сынок, не связывайся ты с Пустышкой!" - а он вне себя. Поймаю Лукавого, говорит, и...
- Пусть сперва поймает.
- А если все-таки? Лукавый у тебя в любимчиках - вот и скажи ему, чтоб не совал свой длинный нос куда не надо! Арей ведь шутить не любит. Вернее, не умеет.
- Зато Лукавый умеет. Стащил у меня мой шлем - и поминай как звали.
- Какой это шлем? Тот самый, что ли? Который тебе Киклопы ковали?!
- Тот самый.
- Этого только не хватало! И так в Семье невесть что творится! Ты отмалчиваешься, Младший со Средним друг на друга рычат, Арей в драку лезет, Гермий совсем от рук отбился - и все из-за еще не рожденного ребенка! Тоже мне - Мусорщик-Одиночка, равный богам... А что будет, когда он родится?!
- А по-моему, Сестра, ты просто ревнуешь. Как обычно. Как сто раз до того. Ревнуешь к смертной женщине, которую Младший в очередной раз предпочел тебе. И - опять же, как обычно - собираешься выместить злость на ней и ее сыне. То ты бедную Ио гоняешь по всему свету, то Эгину мучишь, теперь вот Алкмена... Пора бы успокоиться, Сестра.
- Я? Я - ревную к смертной?! Пройдет лишь миг - для нас - и тело ее станет прахом, а тень попадет к тебе.
Для меня она - уже прах! Как я могу ревновать к праху? Меня беспокоят в первую очередь разногласия в Семье, потом мне не нравится сама идея Мусорщика-Одиночки... И наконец - мой Супруг собирается сына этой... этой женщины в конце его жизни возвести на Олимп, сделав равным нам! Ты представляешь, Аид?! Я ночь не спала, когда Зевс заявил об этом!
- Это невозможно, Сестра. Или он изначально равен нам - и тогда намерения Младшего не имеют смысла; или он не равен нам - и не будет равным, что бы ни думал Младший по этому поводу!
- Значит, Старший, ты с нами?
- Я? Неужели Средний не рассказал тебе о нашем с ним разговоре?
- Средний сказал, что ты с нами.
- Значит, он соврал. Я сказал, что я сам по себе. И пока не вмешиваюсь. Пока.
- Вот и не вмешивайся! Во всяком случае, царствовать над всеми Персеидами этот Мусорщик-Одиночка не будет - об этом я уже позаботилась!
Та, которую называли Сестрой, неожиданно умолкла. Когда она заговорила снова, в голосе ее уже не было ни злобы, ни ярости, ни даже властности - была усталость и просьба, почти мольба.
- Ты знаешь, Старший, мой Супруг в последнее время очень изменился. Вот уже девять месяцев он не делит ложе ни с кем. Женщины перестали интересовать его - и это пугает меня. Он стал раздражителен, порой мрачен и еще более вспыльчив, чем прежде. Я не знаю причин - и боюсь узнать их. Так что прошу тебя, Старший - оставайся в стороне, как и обещал. И еще прошу тебя - угомони Лукавого.
- Хорошо, Сестра. Угомоню... если найду.
- Ну, мне пора...
- Да, иди. У каждого из нас - свой путь. Тебе - идти, мне оставаться... Только смотри, не оступись.
- Ой!
- Ну вот, я же предупреждал! Это так просто - оступиться, особенно если дорога плохо видна...
...Когда легкие шаги и шорох осыпающихся камешков затихли в отдалении, а багровый мрак заметно поредел, тот, кого называли Старшим, повернулся и безошибочно ткнул пальцем в одну из ниш на бугристом теле утеса.
- Лукавый?
Ответа не последовало.
- Ты что, решил от меня спрятаться? Снимай шлем и лети сюда. А то Кербера кликну, пусть погоняет тебя, дурака...
В нише что-то шевельнулось - и в сумраке слабо проступило лицо, а затем - чуть светящиеся очертания стройной фигуры Лукавого (проявившейся несколько позже лица) и некий громоздкий предмет в его правой руке.
По-видимому, это и был пресловутый шлем.
- Великоват он мне, дядя, - пожаловался Лукавый. - Все время на нос сползает.
- А ты б не хватал без спроса - глядишь, и не сползал бы. Ладно, шлем пока оставь у себя. Тебе он нужнее - попадешься Арею в лапы, он с тебя три шкуры спустит.
Лукавый презрительно хмыкнул.
- Спасибо, дядя, - чуть погодя добавил он.
- Пожалуйста. Все слышал?
- Ни единого слова. И вообще, я только что пришел.
- И что думаешь?
- Думаю? Я? Ну ты шутник, дядя...
- А чего не думаешь?
- О мачехе, что ли? Ревнует. Но и беспокоится. Только не о том, о чем надо. Я меж людей толкусь чаще вас всех - потому и замечаю то, чего вы не видите.
- Что именно?
- Человеческие жертвоприношения. Снова. Там, где их приносили раньше - их приносят чаще. Там, где о них стали забывать - вспомнили опять. И даже там, где их не было никогда... А ведь ты знаешь, дядя, кому они идут, даже если их приносят нам с тобой, - Лукавый ткнул пальцем себе под ноги.
- Знаю. Даже если их приносят нам с тобой, даже если их приносят Громовержцу - они идут вниз. В Тартар. И кормят Павших.
- Вот именно. Так что прикрикни на Кербера, дядя, - сторожит плохо, все блох гоняет! И Харону скажи - пусть челн лучше проверяет... проглядит тень-беглянку!
- Ты пугаешь меня, Гермий. А я не из пугливых... но из осторожных. И очень надеюсь на ребенка, который должен родиться сегодня. Если Младший не ошибся...
- Папа не слишком умен. Но при этом он редко ошибается.
- Допустим. А ты все равно приглядывай за отцом - на Афину я не очень-то рассчитываю. Сам говоришь - не слишком, мол, умен...