- Ставим следующую?
Метр семьдесят пять. Фокин не бросает товарища. Ну, он эту высоту и раньше брал, и сейчас не отступил. Ну-ка, Алик... Разбег. Толчок. Хо-ро-шо!
- Хорошо! - Бим даже руки от возбуждения трет. О том, что Радуга "запоздал в развитии", не вспоминает. Да и зачем вспоминать о какой-то ерундовой оговорке, реплике, в сердцах сказанной, если нежданно-негаданно в классе объявился хороший легкоатлет, будет кого на районные соревнования выставить.
- Ставим метр восемьдесят, - решил Фокин.
Он не ведает, что у него роль "друга героя", а "герой" о такой высоте никогда в жизни не мечтал - смысла не было, мечты тоже реальными быть должны. Фокин, как и Бим, завелся. Не было в классе соперника - появился, так надо же выяснить: кто кого.
- Хватит, Фокин. - Бим уже отошел от "завода", не хочет превращать тренировку в игру.
- Последняя, Борис Иваныч, - взмолился Фокин.
И Алик поддержал его:
- Последняя, - и для верности добавил: - Чтоб мне ни в жисть метр двадцать не взять...
Почему-то никто не засмеялся. Шутка не понравилась? Или то, что казалось веселым и бездумным в начале урока, сейчас стало странным и даже страшноватым? В самом деле, не мог Радуга за такое короткое время превратиться из бездаря в чемпиона, не бывает такого, есть предел и человеческим возможностям и человеческому воображению.
И Алик понял это. И когда лучший друг Фокин с первой попытки взял свою рекордную высоту, Алик так же легко разбежался, взлетел и... лег грудью на планку. Она отлетела, со звоном покатилась по полу.
Было или почудилось: Алик услыхал вздох облегчения. Скорее, почудилось: ребята далеко, сам Алик пыхтел как паровоз - попрыгай без привычки.
А может, и было...
- Дать вторую попытку? - спросил Бим.
- Не стоит, - сказал Алик. - Не возьму я ее.
- Что, чувствуешь?
- Чувствую. Вот потренируюсь и...
Победивший и оттого успокоившийся Фокин обнял Алика за плечи.
- Ну, ты дал, старик, ну, отколол... Борис Иваныч, думаю - в секцию его записать надо. Какая прыгучесть! - И, помолчав секунду, признался, добрая душа: - Он же меня перепрыгнет в два счета, только потренируется.
Бим нашел, что в словах Фокина есть резон - и в том, что тренироваться Радуге стоит, и что перепрыгнет он Фокина, если дело так и дальше пойдет, но вслух высказываться не стал, осторожничал.
- Поживем - увидим, - сказал он. - А что, Радуга, ты всерьез решил прыжками заняться?
- Почему бы и нет? - Алик стоял - сама скромность, даже взор долу опустил. - Может, у меня и вправду кое-какие способности проклюнулись...
- Может, и проклюнулись, - задумчиво протянул Бим.
Что-то ему все-таки не нравилось в сегодняшней истории, не слыхал он никогда про спортивные таланты, возникшие вдруг, да еще из ничего. А Радуга был ничем, это Бим, Борис Иваныч Мухин, съевший в спорте даже не собаку, а целый собачий питомник, знал точно. Но факт налицо? Налицо. Считаться с ним надо? Надо, как ни крути.
- Если хочешь, придешь завтра в пять в спортзал, - сказал он. Посмотрим, попрыгаем... - не удержался, добавил: - Самородок...
И Алик простил ему "самородка", и тон недоверчивый простил, потому что был упоен своей победой над физкультурником, да что там над физкультурником - над всем классом, над чемпионом Фокиным, над суперзвездами Гулевых и Торчинским, кто остальных в классе и за людей-то не считал, над ехидным ангелом Дашкой, которая сегодня же сообщит своей маман о невероятных спортивных успехах Алика, а та не преминет вспомнить, как вышеупомянутый лодырь и прогульщик тренировался в саду во время уроков.
- Приду, - согласно кивнул он Биму, а тот свистнул в свой свисточек, висевший на шнурке, махнул: конец урока.
И все потянулись в раздевалку, хлопали Алика по спине, отпускали веселые реплики - к случаю.
А он шел гордый собой, счастливый: впервые в жизни его поздравляли не за стихи, написанные "к дате" или без оной, не за удачное выступление на школьном вечере отдыха, даже не за победу на районной олимпиаде по литературе. Нет - за спортивный успех, а он в юности ценится поболее успехов, так сказать, гуманитарных.
Сила есть, ума не надо - гласит поговорка. А тут и сила есть, и умом бог не обидел, не так ли? Алик твердо считал, что именно так оно и есть. Теперь - так.
Одно мешало триумфу: воспоминание о снах. Ведь были же сны - чересчур реальные, чересчур правдивые. Все сбылось, что обещано. Только, помнится, условие поставлено...
7
После уроков подошла Дарья свет Андреевна.
- Ты домой?
Ах, мирская слава, глория мунди, сколь легки твои сладкие победы!..
- Домой. А что?
- Нам по пути.
Странный человек Дашка... Будто Алик не знает, что им по пути, так как живут они в одном подъезде: он - на шестом этаже, она - на четвертом. Но самая наибанальнейшая фраза в устах женщины звучит откровением. Кто сказал? Извольте: Александр Радуга сказал. Вынес из личного опыта.
- Пошли, если тебе так хочется.
Даша посмотрела на него с укоризной, похлопала крыльями-ресницами: груб, груб, неделикатен. Промолчала.
- Что ты будешь делать вечером?
Хотел было заявить: мол, намечается дружеская встреча в одном милом доме. Но вспомнил о "пограничных условиях" из сна, и что-то удержало, словно выключатель какой-то сработал: чирк и - рот на замке.
Сказал честно:
- Не знаю, Даш. Скорей всего, дома останусь.
- Дела?
- Сегодня отец из командировки прилетает.
- Ну и что?
Вот непонятливая! Человек отца две недели не видел, а она: ну и что?
- Ну и ничего.
- Алик, а почему ты мне все время грубишь?
- С чего ты взяла?
- Слышу. Ты меня стесняешься?
- С чего ты взяла?
- Ну, заладил... Надо чувствовать себя легко, раскрепощенно и, главное, уважать женщину.
Алик и сам не понимал, почему с Дашкой он не чувствует себя "легко, раскрепощенно". Он - говорун и остроумец, не теряющийся даже в сугубо "взрослой" компании, оставаясь один на один со Строгановой, начинает нести какую-то односложную чушь, бычится или молчит. Ведет себя как надувшийся индюк. Может, не "уважает женщину"? Нет, уважает, хотя "женщина" по всем данным - вздорна, любит дешевое поклонение, плюс ко всему ничего не понимает в поэзии. Однажды пробовал он ей читать Блока. Она послушала про то, как "над бездонным провалом в вечность, задыхаясь, летит рысак", спросила: "А как это - провал в вечность? Пропасть?" И Алик, вместо того чтобы немедленно уйти и никогда не возвращаться, терпеливо объяснял ей про образный строй, метафоричность, поэтическое видение мира. Она вежливенько слушала, явно скучала, а потом пришел дылда Гулевых и увел ее на хоккей: они, оказывается, еще накануне договорились, и Даша не могла подвести товарища. Товарищ! Гулевых, который в сочинении делает сто ошибок, но его правой ноге нет равных на территории от гостиницы "Украина" до панорамы "Бородинская битва"...
Видимо, Гулевых приелся. Нужна иная нога. Вот она: левая толчковая Алика Радуги. А то, что, кроме ноги, есть у него и голова с кое-каким содержанием, - это дело десятое. Не в голове счастье. Выходит, так?
- Я, Даш, уважаю прежде всего человека в человеке, а не мужчину или женщину. При чем здесь пол?
- При том. В женщине надо уважать красоту, женственность, грацию, умение восхищаться мужчиной.
С последним, надо признать, трудно не согласиться...
- А в мужчине?
- А в мужчине - силу, мужественность, строгий и логический ум...
Хорошо, хоть ум не забыла...
- Даш, а ты меня уважаешь? - спросил и сам застыдился: вопрос из серии "алкогольных". Но сказанного не воротишь.
- Уважаю, - она не обратила внимания на формулировку.
- А за что?
- Ну-у... За то, что ты человек с собственным мнением, за то, что следишь за своей внешностью.