Я не рассказывал сейчас об этом Саше - он слышал все и от меня, и от самого Корнева, который до самой своей смерти шесть лет назад - инфаркт, подорвал все же сердце в лагере, - дружил и со мной, и со старшим Жирмундским. И не только слышал, но и читал: после войны Толя Корнев закончил литинститут, много писал, и была у него повесть о фантастическом побеге двух военнопленных из лагеря смерти в Словакии. Вон она - стоит на полке в моем кабинете, только фамилии героев в ней изменены...
4
Итак, дело Лжеягодкина было закрыто. Ни мы, ни уголовный розыск не могли раскрыть его связей. Тайна тысячи долларов и английского шифра в медной шкатулке так и осталась неразгаданной.
Я был убежден, что, проникнув в Советский Союз с документами на имя Михаила Федоровича Ягодкина, Сергей Гадоха не вернулся к своему уголовному прошлому. Расследование уголовного розыска подтвердило, что ни одно из крупных преступлений за послевоенные годы - ни вооруженные ограбления сберегательных касс, ни угон и перепродажа автомашин, ни хищения - не было связано с именами Гадохи или Ягодкина. Да и документы на имя Ягодкина могли изготовить для него лишь те, кому досталась вывезенная из лагеря документация. Для чего - ясно: его могли обучить в одной из бывших немецко-фашистских разведывательных школ. Почему новые хозяева выбрали для этого Гадоху, тоже ясно. Во-первых, он русский, во-вторых, готовый на все уголовник, предатель в дни войны, полицай и капо в оккупации.
В деле Гадохи для меня все было ясно, кроме одного: чем он занимался в Москве в своем газетном киоске, кроме продажи периодики, значков и открыток? Но и на этот вопрос вскоре был добыт ответ. Мы получили любопытное, загадочное и неожиданное письмо. Принес его сам автор, адресовалось оно "следователю по делам иностранных разведок". А неожиданным и загадочным было даже не содержание письма, а имя, отчество и фамилия его автора: Я г о д к и н М и х а и л Ф е д о р о в и ч.
Новый Ягодкин. И опять Михаил Федорович. И снова совпадение - не мой.
Я читаю и перечитываю письмо в присутствии лукаво улыбающегося Жирмундского. Он уже прочел его и уже наверняка сделал свои выводы из прочитанного.
А я снова читаю:
"Уважаемые товарищи! Пишет вам М. Ф. Ягодкин, зубной врач-протезист, работающий в стоматологической поликлинике Киевского района. Я участник Великой Отечественной войны, имею боевые награды, в плену не был и на оккупированной врагом территории не проживал. Родственники за границей у меня есть, но связи с ними не поддерживаю, хотя и получаю иногда от них переводы. За границу после войны ни разу не выезжал, даже в социалистические страны по профсоюзным туристским путевкам. В Москве до прошлого года я жил на Шереметьевской в Марьиной роще, а потом переехал в отдельную квартиру в кооперативном доме на улице Дунаевского. Сообщаю вам об этом так подробно, потому что это имеет непосредственное отношение к вчерашнему происшествию в поликлинике. На прием ко мне явился без записи сравнительно молодой человек в дорогом импортном костюме и рубашке в красную клеточку. Оказалось, что иностранец. По-русски он говорил хорошо, но очень уж тщательно выговаривал все буквы, как это делают иностранцы, так и не сумевшие освоить нашу русскую, а в особенности московскую разговорную речь. Я сказал ему: "Ваша фамилия? По-моему, вашей лечебной карточки у меня нет". А он в ответ: "Это неважно. Я к вам от дяди Феди. Он ждет посылку". - "Какого еще дяди Феди? - недоумеваю я. - Нет у меня такого". А он спрашивает: "Ваша фамилия Ягодкин?" - "Ягодкин", подтверждаю я. - "Михаил Федорович?" - "Точно". - "Вы переехали сюда из Марьиной рощи?" - "И это верно". - "Так почему же вы не отвечаете как положено?" Тут уже я рассердился и говорю: "Вы меня с кем-то путаете. Приходите без записи, а у меня прием". Он помолчал немного, должно быть сознавая свою ошибку, извинился и вышел.
А вечером, размышляя об этом непонятном визите, я вспомнил две фразы посетителя: первую - "Я к вам от дяди Феди. Он ждет посылку" и вторую - "Так почему же вы не отвечаете как положено?". А вдруг это пароль? Значит, был другой Ягодкин, который знал дядю Федю и мог ответить как положено. Происшествие это меня очень встревожило, и я решил, что нужно обо всем рассказать вам. А вы уж разберетесь, что надо делать".
К письму приложена визитная карточка автора с адресами и телефонами его поликлиники и квартиры.
Я долго молчу, пока не вмешивается Жирмундский:
- Ну что скажешь, дядя Коля?
- Раздумываю.
- О чем? Пожалуй, все ясно... Иностранец шел к сгоревшему Ягодкину, но дворницкая и соседний дом уже снесены, соседи разъехались - спросить не у кого. Ну и узнал адрес Ягодкина в ближайшем окошечке Мосгорсправки.
- Мосгорсправка дает адрес дома, а не места работы.
- А может быть, он заходил и домой, узнал у соседей, где работает Ягодкин?
- Почему у соседей?
- Может быть, дома никого не застал.
- А почему он не пошел к Ягодкину в киоск? Для связного это было бы разумнее.
- Возможно, ему дали явку в дворницкую.
- Опять "может быть" и "возможно". Вот ты и проясни. Побывай у Ягодкина или позвони ему, пригласи к себе. Для него это даже лучше: сплетен не будет. Да и я смогу зайти на разговор.
- Значит, мне допрашивать? - удивился Жирмундский.
- Не допрашивать, а расспросить. И не только о происшествии, а и о жизни вообще. Женат или холост, как живет, чем интересуется, с кем дружен. Так сказать, прощупать личность, характер, реакцию на вопросы, склад мышления. Если нужно будет, я вмешаюсь.
Жирмундский удивлен еще более, недоумевающий взгляд, полное непонимание моей пристрастности.
- Неужели ты его в чем-то подозреваешь? - почти растерянно спрашивает он.
- Нет, конечно, - разъясняю я. - Просто хочется знать побольше об авторе письма.
Больше всего терзало меня сомнение или совпадение, если хотите, - еще один двойник Ягодкина! Случайно? Вероятнее всего, именно так. Наверно, Соболевых в Москве десятки, и наверняка есть среди них и Николай Петрович. Так стоит ли удивляться, что к нам в поле зрения попал еще один Ягодкин?..
На другой день Жирмундский уведомил меня по телефону, что автор письма уже получил пропуск и направляется к нему в кабинет.
Подождав чуток, захожу туда и я. Вхожу без стука, и Ягодкин тотчас же оборачивается. Ничего знакомого в нем - никогда его не видел. Высок, худ, недлинные волосы с проседью, подстриженные усы и черноморский загар: видно, недавно приехал с юга.
Я в штатском, звания моего он не знает, и потому я вежливо, но деловито обращаюсь к Жирмундскому:
- Разрешите поприсутствовать, товарищ майор.
И в ответ на согласный Сашин кивок сажусь позади Ягодкина.
- Вы можете поподробнее описать этого иностранца? - спрашивает Жирмундский.
Ягодкин отвечает не сразу, подумав, словно вспоминая, и в голосе его не слышно ни настороженности, ни волнения.
- Отчего же, конечно, могу. Помню довольно ясно - хорошо рассмотрел. О том, как был он одет, я уже вам писал, а вообще: ростом пониже меня, не атлет, даже со склонностью к полноте, блондин, стрижен коротко, вроде меня, глаза чуть прищуренные с пронзительным, изучающим вас взглядом, ни усов, ни бороды, даже модных теперь бачек нет, а нос прямой, чуть-чуть с горбинкой.
- Ну что ж, - замечает Жирмундский. - Описание довольно подробное. Можно с вашей помощью сделать фоторобот.
- Пожалуйста, - соглашается Ягодкин.
- А вы не можете указать тех, кто еще видел его в поликлинике?
- Мои пациенты, ожидавшие приема. Фамилии и адреса можете записать по лечебным карточкам. Я скажу, чтобы вам дали их в регистратуре.
Жирмундский вежлив и дружелюбен. Расспрашивает, по-деловому интересуется.