При таких обстоятельствах. Они приходили… за ней.
Наверное, должно было последовать какое‑то продолжение, однако комендант молчал, едва поводя головой из стороны в сторону. Я на секунду замялся. Площадкой ниже стояли двое милиционеров, вопрошающе глядя на меня. Я снова прошел к столу коменданта, осторожно коснувшись его головы ладонями. Человеческий глаз закатился, и зрачок далеко ушел за верхнее веко, словно воздушный шарик, улетевший под крышу дома, где давно кончилась вечеринка.
– Лейтенант? – кто‑то позвал меня со стороны внешней лестницы. Мгновение я продолжал всматриваться в лицо коменданта. Его дыхание едва прорывалось сквозь полузакрытые губы, и казалось, что в углу рта притаилась кривая улыбка. Рубиновый огонек продолжал слабо вспыхивать где‑то на периферии моего зрения.
– Лейтенант?
– Иду, – я отпустил бессильно откинувшуюся голову коменданта и вышел вон, под горячие лучи солнца. Дверь тихо закрылась.
Когда я вернулся к челноку, Шнайдер сидел на одной из передних причальных стоек, развлекая толпу одетых как попало малолеток дешевыми фокусами. За ним пристально наблюдали двое людей в форме, укрывшихся в тени ближайшего купола. Когда я подошел ближе, Шнайдер бросил взгляд в мою сторону:
– Проблемы?
– Нет. Держись подальше от детей.
Шнайдер недоуменно поднял вверх брови и стал сворачиваться, не слишком спеша закончить фокус. В финале он вытащил из уха каждого ребенка по маленькой пластиковой фигурке. Все время, пока «дядя» показывал, как действуют его игрушки, дети недоверчиво молчали. Он сплющивал, складывал и потом надувал фигурки до прежних размеров. Дети наблюдали за действом, раскрыв от изумления рты.
Трюк Шнайдера напомнил еще кое о чем. В детстве меня тоже мучили кошмары, но какими бы трудными ни казались те годы, им не сравниться с ужасами этой планеты. Я спокойно заметил, обращаясь к Шнайдеру:
– Ты не делаешь доброго дела, убеждая, что люди в форме бывают хорошими.
Тот странно посмотрел в мою сторону и громко хлопнул в ладоши:
– Все, ребята. Расходитесь. Представление окончено.
Дети разбежались, нехотя покидая оазис развлечений и подарков. Шнайдер наблюдал за ними, скрестив руки и без особого сожаления.
– Откуда у тебя игрушки?
– Нашел в хранилище два контейнера для беженцев. Не думаю, что они пригодились бы госпиталю, где мы забрали челнок.
– Да, своих беженцев они перестреляли давно.
Кивнув в сторону детей, весело уносивших полученные в подарок игрушки, я добавил:
– Когда улетим, милиция конфискует это добро.
Шнайдер пожал плечами:
– Да знаю я. Но шоколад и болеутоляющее я уже раздал. Что делать‑то будем?
Хороший вопрос. И к нему – сразу куча ответов, один другого лучше. Я как раз думал над одним вариантом, наиболее жестким, и смотрел в сторону ближайшего поста милиции.
– Смотри, вот ее ведут, – сказал Шнайдер, ткнув пальцем в сторону. Проследив за направлением жеста, я заметил приближавшегося к нам сержанта, тех двоих в форме и между ними – щуплую женскую фигуру с выставленными вперед скованными вместе руками. Прищурившись, я смотрел против яркого солнца, используя все доступное увеличение модифицированного зрения.
Должно быть, во времена расцвета своей карьеры археолога Таня Вордени выглядела куда лучше. Ее стройному телу явно не хватало пышности, а темные волосы определенно требовали внимания. По крайней мере мытья и укладки. Ничего, напоминавшего макияж, на лице женщины не было и быть не могло. Разумеется, ее лицо украсила бы улыбка или какое‑то более или менее приветливое выражение.
Женщина покачнулась. Потеряв равновесие, она едва не упала, но конвойные не дали ей рухнуть наземь. Шнайдер было дернулся на помощь, но сумел удержать себя на месте.
Шнайдер было дернулся на помощь, но сумел удержать себя на месте.
– Таня Вордени, – без выражения произнес сержант. Он предъявил длинную ленту из пластика, сплошь заполненную полосами штрих‑кода, вытащил сканер и сказал:
– Для передачи предъявите свой идентификатор.
Уткнув палец в висок с собственным кодом, я невозмутимо ждал, пока красный луч лазерного сканера считывал информацию с моего лица. Затем сержант нашел на пластике нужный код, соответствовавший Вордени, и тоже просканировал.
Вышедший немного вперед Шнайдер взял женщину за руку, с нарочитой бесцеремонностью втащив ее внутрь челнока. Вордени со своей стороны сыграла роль без единой эмоции на бледном лице. Я повернулся, собираясь проследовать на борт, и тут послышался голос сержанта, какой‑то неожиданно надтреснутый.
– Лейтенант…
– Да, что еще? – я произнес свои слова с угрожающей интонацией.
– Она вернется?
Обернувшись к нему в проеме люка, я с недоумением поднял брови – точно, как это сделал Шнайдер несколькими минутами раньше. Сержант нарушал служебные правила и сам это понимал.
– Нет, сержант, – ответил я спокойно, словно разговаривая с ребенком. – Она не вернется никогда. Мы забираем ее для допроса. Забудьте об этом человеке, – и я закрыл люк.
Едва Шнайдер оторвал челнок от земли, я посмотрел в иллюминатор и понял, что сержант еще стоит на том же самом месте, прямо в центре шторма, поднятого нашим взлетом.
Он даже не прикрыл лицо от яростно жалящего песка.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Мы летели на гравитационной тяге, направляясь на запад.
Внизу мелькал пейзаж, состоящий из пустынной растительности, перемежавшейся кляксами более темного оттенка в местах, где корням местной флоры удавалось добраться до водоносных горизонтов.
Двадцатью минутами позже мы отыскали береговую линию и пошли курсом на открытое море, чтобы миновать районы, где, поданным войсковой разведки «Клина», кемписты расставили самонаводящиеся мины. Шнайдер летел на дозвуковой скорости, и нас могли запросто перехватить.
С начала полета я сидел в пилотской кабине и усиленно делал вид, что изучаю данные, поступающие со спутников Кареры. На самом деле я внимательно наблюдал за Таней Вордени. Как подсказывала мне интуиция Посланника.
Археолог сидела, забравшись в глубокое кресло, самое дальнее от входного люка и, соответственно, ближайшее к иллюминаторам обзора. Головой она почти упиралась в стекло. Глаза открыты, однако определить, видит она проносящийся внизу пейзаж или нет, казалось невозможным. На лице застыла неподвижная маска.
Заговорить с ней я даже не пытался. Похожими масками выглядели лица тысяч людей, прошедших передо мной за последний год. По прошлому опыту я знал: Вордени снимет маску, если захочет. Или останется в ней навсегда.
Таня Вордени сидела, закрывшись для любых внешних раздражителей, словно в скафандре. Скафандр – вот ответ, единственно доступный человеку в ситуации, когда параметры внешней среды не позволяют его разуму остаться невредимым. Когда без защиты просто не выжить.
В свое время это состояние определили как «посттравматический синдром». Всеобъемлющий и весьма расплывчатый термин. Напоминает одну надпись на заборе: проверь и, ясное дело, найдешь не то, что написано. Наверное, для более или менее эффективной борьбы с этим синдромом придумали немало всякого. Но такова психология и сама философия медицины – на самом деле все врачи преследуют одну и ту же цель: устранять последствия, а не лечить от хвори.
Что в нашем случае невозможно.
По‑моему, совершенно неудивительно, что мы подобно неандертальцам продолжаем столько лет орудовать каменными топорами в остатках изящных марсианских сооружений и до сих пор не обнаружили ничего, что дало бы ключ к разгадке древней культуры.