Некоторое время после ухода Корнваллиса Хорнблауэр в глубокой задумчивости стоял у полуоткрытой двери в гостиную, переминаясь с ноги на ногу - ему хотелось бы пройтись туда-сюда, но это было невозможно. Война близится - в этом он и прежде не сомневался, зная, что Бонапарт не пойдет на уступки. Но до сих пор Хорнблауэр беспечно полагал, что в море его не отправят до объявления войны, что у него есть две-три недели, пока тянутся последние безуспешные переговоры. Он просчитался, и теперь горько себя за это корил. То, что у него хорошая команда - первый урожай вербовки, что судно его можно быстро подготовить к плаванию, что оно мало и не имеет веса в общем балансе сил, даже то, что у него неглубокая осадка и оно, следовательно, пригодно для поставленных Корнваллисом задач - все это должно было предупредить Хорнблауэра, что его отправят в море при первой возможности. Он обязан был это предвидеть, и все же не предвидел.
Это - первая горькая пилюля, которую надо проглотить. Теперь предстоит разобраться, почему же он просчитался. Ответ он знал с самого начала, но и за это он презирал себя еще сильнее - не хотел себе признаваться. И все же это так. Он заставил себя не думать о скором отплытии из-за Марии. Он не хотел огорчать ее, и потому не позволял себе заглядывать далеко в будущее. Он бездумно плыл по течению в надежде, что счастливая случайность спасет его от необходимости нанести Марии такой удар.
Здесь Хорнблауэр резко себя одернул. Счастливая случайность? Чушь. Он командует своим собственным судном, и его посылают на передовую. Это блестящая возможность отличиться. Вот это и есть счастливая случайность досадным невезением было бы остаться в порту. Хорнблауэр почувствовал хорошо знакомую дрожь возбуждения при мысли об опасности, о том, что придется рисковать репутацией - и жизнью - выполняя долг, завоевывая славу и (это главное) укрепляясь в собственных глазах. Он пришел в себя: он видит вещи в нормальных соотношениях. Он прежде всего флотский офицер и лишь потом - женатый мужчина. Но... но... от этого не легче. Ему все равно придется вырываться из Марииных объятий.
Дольше стоять в дверях было бы неприлично. Надо вернуться, несмотря на душевное смятение. Хорнблауэр вошел в комнату и закрыл за собой дверь.
- В "Военно-Морской Хронике" будет неплохо выглядеть, - сказала миссис Мейсон, - что главнокомандующий провозгласил тост за молодую чету. Ну, Горацио, у некоторых ваших гостей пустые тарелки.
Хорнблауэр все еще пытался изображать радушного хозяина, когда увидел в дальнем конце комнаты озабоченное лицо трактирщика - только со второго раза стала понятна причина его появления. Он впустил в комнату нового рулевого со шлюпки "Отчаянного" - Хьюита. Тот был маленького роста, и Хорнблауэр сначала его не заметил. Нехватку роста Хьюит восполнял широченными плечами, а лицо его украшали великолепные черные бакенбарды, вошедшие недавно в моду у обитателей нижней палубы. С соломенной шляпой в руке он враскачку вошел в комнату, и, козырнув, протянул Хорнблауэру записку. Адрес был написан рукою Буша - как положено, хотя и несколько старомодно: - "Горацио Хорнблауэру, эсквайру, капитану и капитан-лейтенанту". Пока Хорнблауэр читал, собравшиеся молчали - немного невежливо, на его взгляд.
Его Величества шлюп "Отчаянный"/ 2 апреля 1803 года
Сэр, я узнал в доке, что первый лихтер готов к нам подойти. Повышенная оплата для докеров не разрешена, посему работа закончится не раньше заката. Я почтительно предполагаю, что мог бы поруководить погрузкой, коль скоро Вы не сможете вернуться на борт.
Ваш покорный слуга
У. Буш.
- Шлюпка в Салли-порт? - спросил Хорнблауэр.
- Да, сэр.
- Хорошо, я буду там через пять минут.
- Есть, сэр.
- Ой, Горри, - укоризненно сказала Мария.
Нет, это было разочарование, не укоризна.
- Моя дорогая... - начал Хорнблауэр. Он подумал было процитировать "я не могу любить тебя так сильно..." и тут же отказался от этой мысли - вряд ли его жене пришлась бы по душе эта цитата.
- Ты возвращаешься на корабль, - сказала Мария.
- Да.
Не может он оставаться на берегу, когда надо работать. Сегодня, подгоняя матросов, он загрузит не меньше половины припасов. Завтра они все закончат, а если артиллерийский склад поддастся на уговоры адмирала, то успеют загрузить и боеприпасы. Тогда он сможет после завтра на рассвете выйти в море.
- Я вернусь вечером. - Хорнблауэр принужденно улыбнулся Марии, стараясь не думать, что его ждут приключения и возможность отличиться.
- Ничто не удержит меня вдали от тебя, дорогая, - сказал он, положил руки ей на плечи и звучно поцеловал. Все захлопали - это был способ внести немного веселья в происходящее. Под общий хохот Хорнблауэр удалился. Пока он торопливо шагал к Салли-порт, две мысли постоянно переплетались в его мозгу, словно змеи на медицинской эмблеме - как безудержно любит его Мария, и что послезавтра он будет в море командовать собственным судном.
2
Видимо, кто-то уже несколько минут стучал в дверь спальни - Хорнблауэр слышал стук, но со сна не обращал на него внимания. Тут щелкнула задвижка, открылась дверь. Мария, неожиданно проснувшись, в испуге ухватилась за него. Хорнблауэр окончательно проснулся. Сквозь тяжелый полог пробивался слабый свет. По дубовому полу спальни прошаркали шаги, и пронзительный женский голос сказал:
- Восемь склянок, сэр. Восемь склянок.
Полог приоткрылся, впуская свет (Мария вцепилась еще крепче), и тут же закрылся, как только Хорнблауэр обрел голос.
- Очень хорошо. Я проснулся.
- Я зажгу вам свечи, - произнес голос. Женщина прошаркала в другой конец спальни, свет за пологом стал ярче.
- Какой ветер? Каково направление ветра? - спросил Хорнблауэр. Он совсем проснулся и чувствовал, как забилось сердце и напряглись мускулы, стоило вспомнить, что означает для него это утро.
- Вот этого я вам сказать не могу, - сообщил голос. - Я румбов читать не умею, а больше никто еще не проснулся.
Хорнблауэр раздраженно фыркнул, злясь, что остается в неведении относительно столь жизненно важной информации. Он, не задумываясь, собрался сбросить одеяло и пойти посмотреть самому. Но Мария крепко прижималась к нему, и он понял, что не может так бесцеремонно выпрыгнуть из постели. Следовало выполнить обязательный ритуал, хотя это и означало промедление. Он поцеловал Марию, она вернула поцелуй, пылко, но не так, как прежде. Он почувствовал у себя на щеке влагу, но то была единственная слеза - Мария уже взяла себя в руки. Хорнблауэр обнял ее уже не по обязанности, как минуту назад, а с более искренним чувством.
- Мы расстаемся, милый, - прошептала Мария. - Милый, я знаю, ты должен идти. Но... но... я не знаю, как буду жить без тебя. Ты...
В груди Хорнблауэра волной поднялась нежность, а вместе с ней раскаяние. Самый лучший человек в мире не заслуживает такой любви. Узнай Мария правду, она отвернулась бы от него, рухнул бы весь ее мир. Самое жестокое, что он может сделать - это позволить ей себя раскусить. Этого допустить нельзя. И все же мысль о ее безграничной любви пробуждала в сердце Хорнблауэра все большую и большую нежность. Он поцеловал ее в щеку, потом нашел мягкие пылкие губы. Потом губы напряглись.
- Нет, ангел мой, милый. Я не должна тебя задерживать. Ты будешь сердиться на меня - потом. О, жизнь моя, попрощайся со мной сейчас. Скажи, что любишь меня. Скажи, что любил меня всегда. Потом попрощайся и скажи, что будешь иногда думать обо мне так, как я буду думать о тебе постоянно.
Хорнблауэр сказал.