Но если Коваль начинал обыск со сложным чувством, то у лейтенанта Струця оно было откровенное и прямое: он нашел стакан со следами отравы, сам вышел на преступника и теперь явился сюда, чтобы довести дело до конца. Бросая строгие взгляды на одетого в серую полосатую пижаму Крапивцева, он уже видел его в колонии.
И яд был найден. Его действительно не очень прятали: почти открыто стоял в сенях в литровой банке с обычной пластмассовой крышкой.
Лейтенант Струць с выражением особого удовлетворения поставил эту банку с темно-красной, почти бордовой жидкостью на стол перед Ковалем.
Дмитрию Ивановичу ретивость Струця не понравилась. Подумал, что лейтенанта еще надо воспитывать, чтобы одновременно с естественным удовлетворением при обнаружении доказательств, подтверждающих избранную им версию, у него не пропало и чувство горечи от того, что преступление произошло, что совершил его человек, по внешним данным такой же, как и все люди, как и сам он, лейтенант Струць.
Несколько граненых стаканов, находившихся в доме Крапивцева, оказались той же формы и размера, что и найденный лейтенантом в траве.
Их было четыре.
- Где остальные? - допытывался Струць.
- Там, - Крапивцев показал на красивые, из тонкого стекла стаканы в небольшом буфете.
- Нет, такие, как эти. Граненые!
Крапивцев недоуменно пожал плечами и кивнул на стол, на котором были выставлены в ряд найденные стаканы.
- Вы что, только четыре купили?
- Брали больше. Один был с настойкой от радикулита... - Крапивцев указал на банку с подозрительным зельем. При этих словах Струць насторожился, словно гончая, учуявшая зайца. - Другой разбился...
- Когда?
- Не помню. Наверное, давно.
- А тот, что с лекарством был?
- Выбросил.
- Куда, не помните?
- Нет.
- И вы не знаете? - обратился лейтенант к жене Крапивцева.
Полная, немолодая, но еще крепкая, до черноты загоревшая женщина сидела в углу на диване не шевелясь, с застывшим испуганным взглядом.
Когда Струць обратился к ней, она тупо посмотрела на него и затрясла головой.
- Не к Залищуку во двор подбросили?
На лице Крапивцева уже после первых вопросов лейтенанта появилось удивленное выражение: почему милиция интересуется какими-то стаканами, зачем поставили на стол пыльную, обернутую тряпкой банку с настоем?
Но когда Павлов освободил банку от тряпья, снял крышку и начал принюхиваться к содержимому, как кот к горячей каше, Крапивцев побледнел.
- Вы с банкой поосторожнее, - глухо проговорил он. - Лекарство кусачее, только поясница терпит. А в рот занесете, не дай бог, - беды не оберетесь...
- Что это за настой? - строго спросил Коваль.
При этих словах подполковника Струць снова воспрял духом.
Понятые напряженно следили за Ковалем и Крапивцевым.
- Да говорю же, от радикулита, поясницу натираю, когда болит. Побьешь целый день поклоны на грядке - разогнуться не можешь.
- На чем настаиваете? - спросил Павлов.
- У людей покупал. Разные корни и травы: и обвойник греческий, и крестовник, и еще какая-то пакость, не знаю точно, но жжет здорово...
- А то, что держите в доме смертельную отраву, это знаете хорошо? строго спросил Коваль.
- Так я же ее прячу!
Подполковник еще больше напугал Крапивцева, когда спросил, где он хранит домашнее вино, в какой посуде, не в похожей ли, и не стоит ли оно у него в сенях, рядом с ядовитым настоем...
Эти вопросы удивили Струця. Он подумал, что подполковник дает Крапивцеву возможность избежать обвинения в предумышленном убийстве и объяснить отравление Залищука как несчастный случай, который произошел по неосторожности.
Однако Крапивцев или не понимал, или не хотел воспользоваться подсказкой. Упрямо твердил, что вино хранит не в таких банках, а в больших бутылях, которые никогда не держит в сенцах.
Для вина, сказал он, имеется маленький, но удобный погребок под кухней, и он повел Коваля в подвал, чтобы подтвердить свои слова.
Поручив лейтенанту допросить дочь и зятя Крапивцева, которые сидели в другой комнатке, подполковник двинулся за хозяином.
Пока Струць строго расспрашивал молодых людей о стаканах и настое, в соседнюю комнату вернулся Коваль и повел дальше допрос Крапивцева. Но интересовался он вещами, казалось, далекими от конкретного дела. Разглядывая хозяина, загорелого, напоминавшего своими крепкими руками с узловатыми, почерневшими от земли пальцами большую корягу, Коваль не спешил.
Неторопливость подполковника нервировала Крапивцева, и его глубоко посаженные глаза все время испуганно поблескивали. Он молчал. Наконец, внимательно осмотрев небольшую комнатку, обставленную по-городскому, с красивым ковром на всю стену, Коваль сказал:
- Я обязан допросить вас, гражданин Крапивцев Поликарп Васильевич, в связи с отравлением гражданина Залищука Бориса Сергеевича.
Крапивцев, давясь, сглотнул подступивший ком и вцепился в столешницу.
- Да вы что! - Он растерянно посмотрел на жену, словно ища у нее поддержку и защиту, потом вскочил, тут же сел. - Да вы что?! Это я Бориса?
- В тот вечер, возвращаясь домой после вашего угощения, гражданин Залищук упал и умер. Причиной смерти было отравление... Об этом вы знаете?
- Слышал, - еле ворочая языком, произнес Крапивцев. - Чтобы я?.. Как можно такое говорить!.. - Он даже перекрестился.
Жена Крапивцева тихо ойкнула и заплакала, сжавшись в углу дивана. Мельком глянув на нее, Коваль продолжал:
- Давайте последовательно. Расскажите о ваших взаимоотношениях с погибшим.
Крапивцев тяжело дышал, грудь ходила ходуном.
- А что сказать...
- Как вы узнали о смерти Залищука?
- Жена его, Таисия, среди ночи подняла крик, сбежались люди. Мы с соседом Миколой Галаганом понесли его в хату... Потом побежали к метро, вызвали "скорую", но было поздно...
Крапивцев все еще тяжело дышал, словно только что бежал к телефону.
- В каких вы с Борисом Сергеевичем были отношениях?
- Нормальных, - поежился Крапивцев. - Не целовались, но и не дрались.
- Ссорились?
- Это как сказать... - Крапивцев понемногу успокаивался, и голос его стал уверенней. - Я с ним не ссорился, нечего было нам делить... Правда, если хватит лишнего, любил поругать меня за то, что я на рынке торгую. Но я на это не обижался - пьяный... как голый, что с них возьмешь! Случалось, и в гости приходил, как в тот вечер... Я угощал, не скрываю, чего уж тут...
- Несмотря на то что он везде выступал против вас?
- А это он делал не от большого ума, а может, из зависти! Сейчас государство поддерживает людей, которые имеют подсобное хозяйство. Даже постановление есть. Если все двести семьдесят миллионов навалятся на государственные магазины, то и прилавки разнесут...
- Что-то я ни в одном универмаге не видел разбитых прилавков, висят себе костюмы, пальто и другие товары...
- Я о продовольственных говорю, - мрачно сказал Крапивцев. - Стыдно смотреть, когда из села едут в город не только за хлебом, потому что забыли, как его выпекать, но даже за луком, буряком, капустой... Грядку ленятся вскопать, чтоб вырастить себе эту несчастную луковичку или редиску... А на того, кто руки к земле прикладывает, поливает ее своим потом, волком смотрят, будто он вор какой... Вот и я не могу без земли, без того, чтобы в руках не подержать, комочек не размять... Сколько можно было бы на днепровских поймах и на озерах уток выращивать, а на дачах кроликов держать, поросенка завести... Так ведь запрещали... Устав садоводов, говорили, не разрешает. Дыши воздухом и цветочками, а земля пускай гуляет... Вот и покойный, пусть ему земля будет пухом, этого не понимал. И не один он.