– Это типично для поясовика. Вы это хотели сказать?
– Нет. Поясовики не совершают самоубийств. Особенно таким способом. Если поясовику понадобилось бы покончить счеты с жизнью, он взорвал бы корабельный привод и умер бы, как звезда. Аккуратность – типичная для поясовика. А ее приложение – нет!
– Так‑так, – произнес Ордац. Он чувствовал себя неуютно. Факты говорили сами за себя. Тем не менее, ему не хотелось называть меня лжецом. Он уцепился за формальности. – Мистер Гамильтон, вы узнаете в этом человеке Оуэна Джеймисона?
– Это он. Однако ради большей уверенности… – Я стащил с плеча Оуэна грязный халат. На левой стороне груди был виден почти совершенно круглый шрам диаметром сантиметров в двадцать. – Видите?
– Да, мы его заметили. Старый ожог?
– Оуэн – единственный человек, насколько мне известно, который может похвастаться шрамом, полученным от метеорита. Тот угодил ему прямо в плечо, когда Оуэн решил прогуляться и вышел из корабля. Скафандр мгновенно затянул отверстие, а потом врач извлек из центра раны крохотную железо‑никелевую крупинку, застрявшую прямо под кожей. Оуэн всегда носил ее с собой в качестве талисмана. Всегда! – Я вопросительно посмотрел на полицейского.
– Мы ее не нашли.
– Ладно…
– Приношу вам свои извинения, мистер Гамильтон, за все это. Но именно вы настаивали, чтобы мы оставили тело, как оно было.
– Да. За это спасибо.
Оуэн ухмылялся мне из кресла. Я ощутил мучительную боль, огромные комки боли возникли у меня в горле и в самой глубине желудка. Некогда я лишился правой руки. Утрата Оуэна вызвала точно такие же чувства.
– Мне бы хотелось узнать об этом побольше, – сказал я. – Вы разрешите мне ознакомиться с подробностями, как только они у вас появятся?
– Разумеется. Через контору РУК?
– Да. – Это не было делом РУКа, несмотря на сказанное мной Ордацу. Но его авторитет должен был помочь. – Я хотел бы знать, отчего умер Оуэн. Может быть, он столкнулся с чем‑то таким… Культурный шок или нечто подобное. Но если кто‑то довел его до такой гибели, то меня удовлетворит только смерть этого человека.
– Отправление правосудия, конечно, лучше оставить за… – Ордац смущенно осекся. Он не знал, говорил ли я, как представитель РУКа, или как простой гражданин.
Я вышел, оставив его решать эту задачу.
В вестибюле то и дело попадались постояльцы. Одни шли к лифтам, другие выходили из них, третьи просто сидели. Я постоял некоторое время у входа в лифт, наблюдая за лицами проходящих мимо людей и стараясь различить на них признаки разложения личности, которое непременно должно было происходить в подобных условиях.
Комфорт как предмет массового производства. Место для сна, еды и трехмерного телевидения, но совсем не то место, где можно быть кем‑нибудь. У живущих здесь нет ничего личного. Какие же люди селятся в таком здании? Они должны быть в чем‑то неотличимы друг от друга, должны двигаться в унисон, как череда отражений в зеркалах парикмахерской.
Потом я приметил волнистые каштановые волосы и темно‑красный бумажный костюм. Управляющий? Мне пришлось подойти ближе, чтобы удостовериться. Лицо у него было совершенно отчужденное.
Он заметил меня и улыбнулся без особого энтузиазма.
– О, здравствуйте, мистер… э… Вы нашли?.. – он никак не мог выдумать подходящий вопрос.
– Да, – кивнул я, отвечая наудачу. – Мне бы хотелось у вас кое‑что выяснить. Оуэн Джеймисон прожил здесь шесть недель, не так ли?
– Шесть недель и два дня, прежде чем мы вскрыли его квартиру.
– У него бывали посетители?
Управляющий поднял брови.
Мы медленно шли в направлении его кабинета и были сейчас достаточно близко к двери, на которой можно было разобрать надпись: «Джаспер Миллер, управляющий».
– Разумеется, нет, – ответил он. – Если бы что‑то было не так, многие бы заметили это.
– Вы полагаете, что он снял квартиру с единственной целью – умереть? Вы с ним виделись один раз, и все?
– Я полагаю, он мог… нет, обождите. – Управляющий задумался. – Нет. Он зарегистрировался в четверг. Я, разумеется, обратил внимание на его загар поясовика. Потом он выходил в пятницу. Я случайно заметил его проходящим мимо.
– Именно в тот день он достал дроуд? Впрочем, неважно, вы об этом не знали. Тогда вы его видели в последний раз?
– Да, в последний.
– Значит, у него должны были быть гости вечером в четверг или в пятницу утром.
Управляющий весьма однозначно покачал головой.
– Понимаете, мистер… э… э…
– Гамильтон.
– Понимаете, мистер Гамильтон, на каждом этаже у нас установлена голографическая камера. Она делает снимок с каждого из жильцов, когда он первый раз приходит в свою квартиру и более никогда. Покой – это одно из удобств, за которые платит жилец, снимая квартиру. – Говоря это, он весь как‑то подобрался. – По той же причине голокамера снимает каждого, кто не является жильцом. Таким образом жильцы предохраняются от нежелательных посетителей.
– И ни в одну из квартир на этаже Оуэна не было посетителей?
– Нет, сэр, не было.
– Возможно… Ваши постояльцы, выходит, сплошные отшельники.
– Так оно и есть.
– Я полагаю, кто здесь жилец, а кто нет, решает компьютер в подвале.
– Разумеется.
– Значит, в течение шести недель Оуэн Джеймисон сидел в своей квартире один. И все это время на него никто не обращал внимания.
Управляющий пытался придать своему голосу спокойствие, но не мог скрыть, что сильно нервничает.
– Мы стараемся обеспечить своим жильцам покой. Пожелай мистер Джеймисон чего‑нибудь, ему было достаточно снять телефонную трубку. Он мог позвонить мне, или в аптеку, или в супермаркет.
– Хорошо. Благодарю вас, господин управляющий. Это все, что я хотел узнать. А хотел я узнать, как мог Оуэн Джеймисон шесть недель дожидаться смерти, чтобы никто на это не обратил внимания.
Управляющий поперхнулся.
– Он все это время умирал?
– Да.
– У нас не было никакой возможности узнать об этом. Как, каким образом; не понимаю, почему вы нас в этом упрекаете?
– И я вот не понимаю, – сказал я и пошел от него прочь. Управляющий стоял ко мне достаточно близко и я его задел. Теперь мне стало за себя стыдно. Он был совершенно прав. Оуэн мог получить помощь, стоило ему только этого захотеть.
Выйдя на улицу, я тотчас поймал первое проплывшее мимо воздушное такси.
Я вернулся в контору РУК. Не для того, чтобы работать – делать что‑либо после всего этого я был не в состоянии – а чтобы поговорить с Джули.
Джули. Высокая, зеленоглазая девушка старше тридцати, с длинными волосами, попеременно красящимися в золотистый и коричневый цвета. И с двумя крупными коричневыми шрамами повыше правого колена. Но сейчас их не было видно. Я заглянул в ее кабинет, в дверь которого вставлено поляризованное стекло, и стал смотреть, как она работает.
Она восседала на диване и курила. Глаза ее были закрыты. Время от времени она морщила брови, как бы сосредотачиваясь, мельком поглядывала на часы, а потом снова закрывала глаза.
Я не мешал, понимая важность того, что она делала.
Джули. Она не была красавицей. Глаза у нее были расставлены слишком широко, подбородок чересчур квадратен, рот – излишне широк.