Похоже, мы занимали единственную часть комнаты, которая совершенно не заслуживала внимания. Они все знали. Они смотрели телевизор, они читали газеты. Когда мы обернулись к ним, одна из студенток заняла место преподавателя.
– Внимание, – сказала она, – давайте начнем все сначала, и раз-два– три…
И вся группа возобновила работу. Новая руководительница не встречалась с Норри взглядом, отказываясь принять благодарность, которую выражал взгляд Норри, или хотя бы просто признать существование этой благодарности – но, танцуя, мягко улыбалась каким-то своим мыслям.
Норри опять повернулась ко мне.
– Мне придется измениться.
– Немного, надеюсь?
Она опять улыбнулась и исчезла. Щеки мои чесались, и когда я их машинально потер, то обнаружил, что они влажны от слез.
Полдень в городе нас обоих удивил и потряс. Новые цвета, казалось, выплескивались на улицу и растекались повсюду в празднестве осени. Это был один из тех октябрьских дней, о которых, во всяком случае в Торонто, можно сказать либо «Уже прохладно», либо «Все еще тепло», и с тобой все равно согласятся. Мы шли поэтому дню вместе, держась за руки, разговаривая лишь изредка и только взглядами. Моя замороченная голова начала проясняться, а нога болела меньше.
«Ле Мэнтнан» тогда еще был на месте, но выглядел развалиной – дальше некуда. Толстяк Хэмфри заметил нас из кухонного окна, когда мы входили, и поспешил поприветствовать нас. Он был самым толстым счастливчиком и самым счастливым толстяком, которого я когда-либо видел. Мне удавалось встречать его в феврале на улице в одной рубашке. Ходили слухи, что однажды неудачливый грабитель три раза стукнул его – без малейшего эф– фекта. Толстяк выскочил через вращающуюся дверь и бросился к нам, как гора с улыбкой на вершине.
– Мистер Армстед, мисс Драммон! Добро пожаловать!
– Привет, Толстяк, – сказал я, снимая маску с фильтрами. – Благослови Господь твою физиономию. Приличный стол накроешь?
– Самый приличный стол стоит у меня в подвале. Сейчас вытащу его на свет божий.
– Нет, нет, я вовсе не хочу засветить твое убожество.
– Не умеешь вести себя по-светски, веди хоть по-божески, – насмешливо заметила Норри.
Когда Толстяк Хэмфри начинает хохотать, вы чувствуете себя как при землетрясении в канадских Скалистых горах.
– Как хорошо видеть вас снова, как хорошо видеть вас обоих. Вас так долго не было тут, мистер Армстед.
– Поговорим обо всем потом, Толстяк, ладно?
– Верное дело. Ну-ка посмотрим: похоже, вам нужно около фунта филейной части, некоторое количество печеной картошки, итальянский горох с чесноком и ведро молока. Мисс Драммон, для вас я вычислил салат из тунца на пшеничном тосте, нарезанные помидоры и стакан снятого молока.
Салата много. Верно?
Мы оба расхохотались.
– Верно, как всегда. Зачем вы вообще печатаете меню?
– Вы мне не поверите, но есть такой закон. Не хотите ли, чтобы вам поджарили вон тот бифштекс?
– Ха, это будет классно, – согласился я и взял у Норри пальто и маску с фильтрами. Толстяк Хэмфри взвыл и, ударив себя по могучему бедру, отобрал мое барахло, пока я вещал Норрино.
– Мне вас не хватало, мистер Армстед. Ни один из этих индюков ни хрена не понимает. Сюда – пожалуйста.
Он провел нас к маленькому столику в глубине, и когда я устроился, то понял, что это был тот же самый столик, за которым Норри, Шера и я сидели так давно. Мне это не причинило боли: я чувствовал, что все правильно.
Толстяк Хэмфри набил нам косячок с травкой из собственных запасов и оставил коробочку и пакетик «Драме» на столе.
– Курите в кайф, – сказал он и вернулся на кухню, при этом его могучая задница напоминала таранящие друг друга дирижабли.
Я не курил много недель, и при первой затяжке в голове у меня зашумело.
Норрины пальцы встретились с моими, когда мы передавали самокрутку, и их касание было теплым и электризующим. Лицо разгорелось и набрякло, из носа у меня потекло. Мы затягивались, передавая друг другу сигарету, и докурили ее раньше, чем произнесли хоть слово. Я прекрасно сознавал, как глупо, должно быть, выгляжу, но был слишком оживлен, чтобы меня это мучило. Я постарался мысленно прокрутить все, что нужно сказать, и все, что нужно спросить; но постоянно засматривался в теплые карие глаза Норри и терялся там. Свечи зажгли отблески в ее зрачках и на ее каштановых волосах.
Я пошарил в голове и не нашел нужных слов.
– Ну, вот так вот оно, – получилось у меня.
Норри слегка улыбнулась.
– Ни фига себе ты простыл.
– Мой нос забился через двадцать часов после того, как я приземлился.
Боюсь, я не был ему достаточно признателен, а следовало бы. Ты имеешь хоть какое-то представление о том, как ужасно воняет эта планета?
– Мне казалось, что замкнутая система воняет больше. Я покачал головой.
– У космоса есть запах, я имею в виду космические станции. И р-костюм может основательно протухнуть. Но Земля – это духовка с вонью, которая так и шибает в нос.
Она рассудительно кивнула.
– Никаких дымовых труб в космосе.
– Никаких мусорных свалок.
– Никаких сточных вод.
– Никакого навоза.
– Как она умерла, Чарли?
Уфф.
– Величественно.
– Я читаю газеты. Я, правда, знаю, что это ерунда, и… и ты был там.
– Ага.
Я рассказывал эту историю за последние три недели больше сотни раз – ноя ни разу не рассказал ее другу и понял, что мне это нужно. И Норри, ко– нечно, заслуживала того, чтобы знать, как умерла ее сестра.
Так что я рассказал ей о появлении чужаков, о догадке Шеры, что их общение происходит на языке танца, о ее мгновенном решении им ответить.
Я рассказал ей, как Шера почувствовала, что эти существа враждебны, агрессивны, полны решимости использовать нашу планету как место для раз– множения. И я рассказал ей, как только смог, о «Звездном танце».
– Она изгнала их своим танцем за пределы Солнечной системы, Норри.
Она показала все, что было в ее душе – а в ней были все мы. Она своим танцем открыла им, что есть ее душа и что есть человек, и они до смешного напугались. Они не боялись военных лазеров, но она устрашила их так, что они вернулись в глубокий космос. О, они вернутся когда-нибудь – я не знаю почему, но чувствую это всеми печенками. Возможно, не при нашей жизни.
Шера рассказала им, что значит быть человеком. Она дала им «Звездный танец».
Норри долго молчала, а потом кивнула.
– Угу. – Ее лицо внезапно передернулось.
– Но почему ей пришлось умереть, Чарли?
– Она завершила свой путь, дорогая, – сказал я и взял ее руку. – К этому времени она полностью привыкла к невесомости, а это – дорога с односторонним движением. Она никогда не смогла бы теперь вернуться ни на Землю, ни даже к одной шестой g в Скайфэке. О, она могла бы жить в невесомости. Но в невесомости реем владеет Кэррингтон – всем, кроме военных железяк, – а у нее не было больше причины принимать что-либо от него. Она сделала свой «Звездный танец», я записал его на пленку, и для Шеры все было кончено.
– Кэррингтон, – сказала Норри, и ее пальцы яростно стиснули мою руку.
– Где он теперь?
– Я только сегодня утром сам это выяснил. Он попробовал захватить все фильмы и все деньги для «Скайфэк инкорпорейтед», то есть для себя. Но он пренебрег заключением контракта с Шерой, а Том Мак-Джилликади обнаружил спрятанную голограмму завещания в ее работах. Она оставила все нам с тобой пополам. Так что Кэррингтон попробовал было подкупить стажера-судью, но выбрал не того. Это попало бы сегодня в новости. Он не смог вынести саму мысль о приговоре к заключению даже на короткий срок при одном g.