Несколько раз в окнах мелькали бледные пятна лиц, тут же отшатывались и исчезали. Саня, как условились, не то что не оглядывалась, но даже не поворачивала головы: смотрела строго вперед.
Алексей ехал позади молча и - она не понимала, каким органом это улавливала, но, безусловно, не ошибалась - мрачно-торжественно. И корзины с мяукающими детьми у него на плечах ничуть не умаляли этой торжественности.
Цокот маленьких ослячьих копытцев казался непереносимо-громким. Ослики были подкованы на передние ноги. Глухой стук перемежался звонким.
Переулок скоро вывел их на подобие площади, и Саня почувствовала, как спину ее сводит холодом. Это была та же самая площадь, по которой они бродили... так давно. Вот это - дом аптекаря, а вон туда - к трактиру, а вот здесь должен быть вход в погребок, но его почему-то нет, и это неправильно...
Площадь была совершенно не похожа на ту, но это не говорило ни о чем. Буква "А" - всегда буква "А", написанная ли первоклассником в тетради, отпечатанная ли типографским шрифтом, нарисованная ли придворным каллиграфом...
Алексей легко сошел с ослика, поставил на землю корзины, помог Сане. Первые шаги дались ей с трудом, но нужно было держать себя, и она держала.
Посередине площади Алексей расстелил свою куртку и жестом предложил Сане садиться. Она села, поставив один фонарь справа, а другой слева от себя. Выпущенные из рук, они чуть померкли, но сохранили тот чудесный теплый спектр, который придавал лицам легкий персиковый оттенок. Алексей почтительно опустился перед нею.
- Странно, - сказала Саня, - мы так давно вместе, а я все равно ничего не знаю о тебе...
Она чувствовала такую усталость, что ей показалось даже, что она упала и умерла, а ее место заняла другая, запасная Саня. Из того набора, который однажды развернулся перед нею, как пестрый веер. Любопытная простушка в белых носочках...
- Обо мне? - как-то устало-удивленно переспросил Алексей и потер рукой ногу. - Что обо мне можно не знать? У меня нет ничего такого...
- Так не бывает. Ну, например... Твои родители живы?
- Мать жива. Я вижу ее изредка.
- Ты ее любишь?
- Это вопрос... - И Алексей надолго задумался. Наверное, не люблю. Ужасно звучит, да? Ничего не попишешь. Она приложила немало усилий, чтобы я мог так сказать.
- Вот видишь? А ты говоришь - ничего такого.
- Но это правда неинтересно и... достаточно неприятно.
- А девушка у тебя есть? Невеста...
- Нет. Была, но... все. Теперь нет. Ничего нет. Ни родителей, ни жены, ни дома. Так вот сложилось. Есть служба.
- Она вышла замуж?
- Ее убили. Случайно. Походя. Я отлучился буквально на три часа...
- Это тебя мучает? Алексей помолчал.
- Нет. Опять, наверное, ужасно звучит? Но я... Говорили, что я туповат. Наверное, это так. У нас такая жизнь, что утонченные натуры не живут долго. А я вот живу.
Далеко за границами светового круга наметилось какое-то движение, смутное и медленное: будто по кругу, не приближаясь и не удаляясь, скользят бесформенные тени.
- Как ты думаешь, мы выберемся отсюда? - тихо спросила Саня, глядя мимо Алексея - туда, на тени.
- Не знаю, - сказал он. - Я никогда не слышал о таких местах. И в картах их нет. Может быть, мы прошли насквозь через всю Кузню... - или забрели в какой-то запретный ее угол, что более вероятно, добавил он про себя. - Выберемся, - вдруг решительно сказал он.
Может быть, отступившая вдруг боль вернула ему самоуверенность? До ноги уже можно было дотрагиваться - правда, это вызывало зуд и покалывание...
- Слава можно начинать считать мертвым, лишь когда его кости побелеют под солнцем, - проговорила Саня с некоторым недоверием к себе.
- Ты помнишь эту поговорку?!
- Да. И кое-что еще. Когда я... спала... Это были не те сны. Я будто читала. Просто слова - без книги, без... Ни на чем. Сами по себе. Светящиеся буквы.
Некоторые слова совершенно нечеловеческие...
- Постой. Не говори. Вообще никогда, если тебе вспомнились странные слова, не произноси их вслух. Ни в коем случае не произноси вслух ничего незнакомого. - Он заметил, что уголок рта Сани насмешливо дернулся. - Про себя - можно... А теперь скажи - они складываются во фразу?
- Да. Ритмически - очень точно.
- Четырнадцать слов?
- Сейчас... Да, четырнадцать.
- Назови мне... так... восьмое слово. Только его.
- Восьмое, восьмое... Ага. "Ингунбрософтевеск". А что это? Оно - важное?
- Интересно, кто же так постарался... Это очень важное заклинание, сестра. Освобождение души. Тот, кто произнесет его вслух, исчезает и из мира живых, и из мира мертвых. Он умирает мгновенно и абсолютно. Его уже не заставить подчиняться... как просто умершего. Но никто не знает, куда потом уходит душа этого человека. И еще: когда произносишь слова, руки нужно держать вот так... - Он показал.
И тотчас из темноты с криками испуга, с громким плачем - метнулись люди.
Они были слабы и медлительны, и Алексей сумел бы расшвырять их просто руками, но он даже не встал и позволил себя повалить на землю - просто потому, что ни малейшей угрозы от этих людей не исходило, напротив - они хотели ему только добра, одного только добра...
Они с рыданиями, умирая от страха, хватали его за руки и отводили, отводили его руки от горла, от груди - не надо, без слов молили они его, не надо, не делай этого!
А потом, вдруг словно опомнившись от своего безумного поступка, они сами повалились ничком на землю и замолчали, вздрагивая и ожидая расплаты.
Судя по тем четверым, встретившимся на тропе, расплата здесь практиковалась одна - самая простая.
- Вставайте, - сказал Алексей и посмотрел на Саню: подхватывай. - Мы не сердимся. Напротив.
- Вставайте, милые, - сказала Саня. - Вы все делали правильно. Я вами довольна.
Несколько секунд - очень долгих секунд - ничего не происходило. Видимо, людям, распростершимся ниц, никто никогда ничего подобного не говорил, и они не знали, что такие слова вообще могут быть произнесены.
Потом бледные напрягшиеся спины дрогнули, вопросительно обмякли. Чуть приподнялась одна голова... другая. Показался робкий глаз, готовый закрыться в любой миг.
- Вставайте, - еще раз сказал Алексей. Лежащие начали приподниматься. На ноги они встать не смели, и кто попытался, того тут же притянуло к земле, но все-таки вот с такими - стоящими на коленях, руками в пыли, готовыми в любой миг пасть ниц - уже можно было вести разговор. И Алексей сказал:
- Возьмите этих детей и накормите, - он кивнул на мяукающие корзины.
Ужас плеснулся в глазах ближайших, но двое из тех, кто стоял (сидел?) в заднем ряду, бросились, не вставая с колен, исполнять приказание.
Жители деревни, немного освоившись со странными гостями и поняв, что в ближайшее время им ничто не грозит, развеселились и будто слегка опьянели. На "вечер" объявлен был праздник, а пока - пока все выражали свою радость просто так, для себя. При этом они старались быть вежливыми и ненавязчивыми - и в то же время предельно услужливыми; это не вполне получалось.
Сане и Алексею отвели лучший дом - жилище деревенского богатея Мертия, торговца и владельца моста. Сам Мертий с семейством удалился под кров старшего сына, оставив троих служанок и домоуправителя Равула, толстяка с пронзительным высоким голосом; Алексей подозревал, что Равул кастрат. Дом был невыносимо тесный, этакий многокомнатный курятник, сплошной камень, устеленный травяными циновками; полы чем-то нагревались, так что ступать по ним босыми ногами было приятно.
Но отхожее место воняло.
Завтрак состоял из отварной рыбы и румяных свежих овсяных лепешек. Именно на лепешки и накинулись Саня и Алексей, истосковавшиеся по хлебу.