Староста наконец откланялся и ушел, вымотанный напряженной беседой, а Алексей как сидел, так и продолжал сидеть на низкой резной скамеечке, привалясь к стенной циновке. На ней плетельщик то ли намеренно, то ли случайно сплел узор из длинного ряда рун "отилия", "йера" и "ингус". Что ж, устало подумал Алексей, возможно, именно эта циновка принесла в дом достаток... Сам он в силу рун не верил - Аникит одинаково легко перерубал клинки и рунические, и простые, - но знал при этом, что всяческие знаки и амулеты сильны не столько сами по себе, сколько устроением и гармонизацией сил своего обладателя.
Он вспомнил об Аниките и загрустил...
Саня проснулась будто от удара, вскочила. Было полутемно. Откуда-то доносились негромкие возбужденные голоса: будто то ли ругались, то ли ликовали шепотом. Тут же зашелестели легкие шаги, и вбежала, согнувшись и касаясь руками пола, темноволосая бледнокожая девушка. Саня вспомнила ее, потом место, где находилась, потом все остальное.
Тоска, подлетев незаметно, вдруг накрыла ее с головой.
Это из-за сна, попыталась доказать она себе, это все сон... она видела очень плохой сон, забыла его начисто, вспомнила на секунду и опять забыла. Но глаза ее были мокрые, и подушка тоже была мокрая. Она оплакивала кого-то из тех, кто дорог...
Дозорные на маяке Красный Камень заметили корабли сразу после восхода и сначала не поверили своим глазам - так их было много, темных низкосидящих кораблей, что сливались они в сплошную полосу. Но уже полчаса спустя в зрительные трубы различимы стали идущие впереди гаяны, узкие и длинные, которые и с одним рядом весел способны обогнать ветер, и следующие за ними на расстоянии более тяжелые хеланды, а дальше дромоны и огромные неповоротливые барги - всего числом около трехсот...
На маяке зажгли условленный тревожный сигнал, и по цепочке постов сигнал этот понесся в Столию, дорогой попав и в северный Бориополь к Вандо Паригорию, и продолжил от Столии путь на юг, в Петронеллу к Вендимианам. Это мало что значило: северная оконечность Мелиоры, полуостров Дол, был слишком неудобен для обороны. Голый, каменистопесчаный, он почти не имел населения - только на восточном побережье его в рудниках добывали медную руду и тут же плавили в большой и одной из самых старых кузниц. Высаживаться на Дол можно было в любой точке побережья: здесь не существовало ни мелей, ни рифов. Но и для вторгающихся этот участок суши имел ценность, скорее, символическую: от прочей Мелиоры его отделял перешеек в четыре версты шириной, скалистый и труднопроходимый; единственную пробитую в скалах дорогу, ведущую к рудникам, перекрыть можно было силами нескольких сот бойцов. И как плацдарм для накопления сил полуостров не слишком годился: на нем почти не было источников воды - только в районе все тех же рудников; но как поступают с ручьями и колодцами перед лицом наступающего врага, полководцы Конкордии хорошо знали...
Тем не менее корабли шли к Долу.
Высадка началась в час пополудни. Первые гаяны ткнулись носами в песок, из них просто через борта посыпались в мелкую воду саптахи и крайны, в легких доспехах и с легким оружием. Им никто не противостоял.
Гаяны стремительно отхлынули от берега, освобождая место для тяжелых кораблей. Те подходили медленно, останавливались в отдалении, спускали в воду сходни. По сходням сводили лошадей, завязав им глаза. Панцирная пехота грузилась в лодки; панцири, впрочем, солдаты не надевали - понимая, что боя не предстоит. Высадка длилась долго, до вечера. К вечеру по всему побережью горели костры. Дрова для них тоже привезли корабли...
Лишь одна попытка сопротивления была оказана. Шестеро стражей маяка отказались сдаться, заперлись в башне и продержались полтора часа, посылая через бойницы арбалетные стрелы в конкордийских воинов.
А когда те выжгли наконец толстую дверь из мореного дуба и ворвались внутрь, их ожидал еще рукопашный бой на винтовой лестнице... Поняв, что нахрапом маяк не взять, хитроумные крайны набили нижнюю площадку хворостом, облили каменным маслом и подожгли.
Загудело пламя...
Трое уцелевших стражей засели на верхней площадке и стреляли до тех пор, пока не вспыхнул медный переплет фонаря... Тогда они бросились вниз.
Зеленый огонь полыхающей меди был виден далеко...
Вечером этого дня умерла августа. Впав в нерешительность сразу после нападения мертвого Гроздана Мильтиада, она стала медленно угасать, и все же смерти ее не ждали так скоро. Она присела отдохнуть после ужина, прикрыла глаза и незаметно перестала дышать...
Глава двенадцатая
Теперь у них была повозка, запряженная двумя осликами, маленькая, но удобная, устроенная так славно, что на отдыхе за пять минут преображалась в домик, хороший запас еды, две теплые попонки для осликов и еще тючок всякого теплого тряпья для пассажиров. Милена, то ли от природы такая угрюмая и молчаливая, то ли пришибленная упавшим на нее и счастьем, и несчастьем одновременно, не замечала ничего, не отпускала детей с рук и шепотом напевала им что-то, испуганно поглядывая в спины таких добрых и таких бессильных богов...
Не удалось жителей деревни ни уговорить, ни подкупить, хотя Саня и благословила все фонари, пошептала над ними, поводила руками... познакомила их заново с владельцами - и теперь фонари не только у нее в руках источали легкий солнечный свет, но и в руках жителей деревни... не было предела их радости. Они готовы были на все, хоть самим бросить все и идти с Люциферидой, но - но только не оставлять в деревне детей, которых уже понесли наверх.
Страх был сильнее людей.
Уютное цоканье маленьких копыт, легкий ход колес, облитых цельной резиной - чуть подкопченным млечным соком рыхлого кустарника, растущего в изобилии повсюду, - теплый сухой ветерок в лицо... фосфоресцирующие светлые леса, более светлые, чем свод над головой, и луга, источающие легкий запах свежеиспеченных булочек с маком... На них цвели россыпями белые цветы и паслись вдалеке смутные козы... Умиротворение, нашла слово Саня.
У-миро-творение...
Миро-творение, достигшее финала. Финишной черты.
Завершения.
В какой-то момент она будто бы посмотрела на себя с большой высоты - при этом оставаясь собою, не покидая тела. Маленький человечек в ненужном пути...
И все же... все же ей хотелось вперед. Не только назад. Но и вперед.
Они почти не разговаривали в дороге. Алексей был задумчив, и Саня щекой ощущала его непривычную растерянность.
- День сегодня среда... - сказал он однажды вслух и сам этого не заметил.
Весть о их проезде бежала далеко впереди них, и от всех придорожных деревень к ним шли люди и просили благословить фонари и домашние светильники, а однажды мальчик принес просто банку со светляками, и Саня благословила банку. Только потом она задумалась: банка была слишком обычной, стандартная литровая банка... Здесь знали стекло и делали из него вещи, но это было дутое стекло. Она сказала про банку Алексею, он кивнул, ничуть не удивившись: да, конечно...
Начала того, что называлось мощеной дорогой, они достигли к исходу первого дня пути.
Здесь была когда-то деревня - большая деревня. Может быть, она даже называлась городом. Видны были остовы высоких домов - в три, а то и в четыре этажа. Огромные высохшие деревья с обломанными сучьями стояли в два ровных ряда, обозначая, наверное, то, что было главной улицей, или бульваром, иди парком. Полуразрушенный мост вел через сухое ложе неширокой речки.
От моста влево, в сторону от развалин, шла пробитая в кустарнике колея.