"Шема" древнееврейское слово, взятое из Пятикнижия ("Шема Исраэл!" - "Слушай, Израиль, твой Бог есть Бог единый!"). Поскольку это перевертыш, речь идет об Антибоге, т.е. о персонификации Зла. "Гиг" теперь - безусловно, "Гог" (Гог и Магог!). "Шем" - это, собственно, "Сим", первая часть имени Симеона Столпника; петля свисает со столба, а значит, Меш, будучи повешен, станет "столпником наоборот": он будет не стоять на столбе, но висеть _под_ столбом. Таков следующий шаг антисимметрии. Приведя по ходу такого истолкования 2912 выражений - древнешумерских, вавилонских, халдейских, греческих, старославянских, готтентотских, банту, южнокурильских, сефардийских, на диалекте апачей (боевой клич которых - "Иг" или "Гуг") вместе с их санскритскими соответствиями и отсылками к сленгу преступников, Ханнахан подчеркивает, что это отнюдь не склад случайного хлама, но точная семантическая роза ветров, тысячестрелочный компас и план произведения, его картография, - поскольку уже здесь намечены все без исключения связи, полифонически воплощенные в романе.
Ханнахан решил сделать свою книгу не только всекультурным, всеэтническим и всеязыковым узлом (петля!); чтобы пойти выше и дальше, чем удалось Джойсу, все это было, конечно, необходимо (так, одна-единственная буква "М" в "ГигаМеше" отсылает нас к истории майя, богу Вицли-Пуцли, ко всем ацтекским космогониям и иррумациям), но недостаточно! "Гигамеш" соткан из _всей совокупности_ человеческих знаний. И опять-таки, мы имеем в виду не только современное их состояние, но также историю науки, то есть клинописные вавилонские арифметики; испепеленные, потухшие образы мироздания - как халдейские, так и египетские; птолемеизм и эйнштейнианство, исчисление матричное и патричное, алгебру тензоров и групп, способы обжига ваз в эпоху династии Минь, машины Лилиенталя, Иеронимуса, Леонардо, гибельный воздушный шар Саломона Андре и дирижабль генерала Нобиле (то, что во время экспедиции Нобиле были случаи каннибализма, имеет особый и глубокий смысл для читателя, ибо роман Ханнахана можно уподобить точке, в которой некий фатальный груз упал в воду и возмутил ее гладь; и кругами волн, концентрически расходящихся все дальше и дальше от "Гигамеша", оказывается "все-все" человеческое существование на Земле, начиная с Homo Javanensis [человек яванский (лат.)] и палеопитека). Вся эта информация покоится в "Гигамеше" укрытая, но ее можно извлечь, - как будто в реальном мире.
Так мы доходим до главного творческого принципа Ханнахана: чтобы превзойти своего великого земляка и предшественника, ему было необходимо уместить в беллетристическом произведении не одно лишь культурно-языковое, но вообще все наследие истории - всю сумму познаний и умений (Пангнозис).
Несбыточность этого замысла, казалось бы, очевидна, его легко счесть манией глупца, и в самом деле: как может один роман, история повешения какого-то гангстера, стать экстрактом, матрицей, кодом и сокровищницей всех знаний, распирающих библиотеки планеты! Предвидя заранее этот холодный и даже издевательский скептицизм читателя, Ханнахан не ограничивается обещаниями - в "Истолковании" он дает доказательства.
Изложить их все немыслимо; творческий метод писателя мы можем показать лишь на мелком, второстепенном примере. Первая глава "Гигамеша" занимает восемь страниц, на протяжении которых смертник оправляется в нужнике военной тюрьмы, читая - над писсуаром - бесчисленные граффити, которыми солдатня успела испещрить стены.
Эти надписи остаются где то на пограничье его сознания, и как раз потому их безудержное похабство оказывается не дном бытия, а люком, ведущим нас прямо в неопрятное, горячее, огромное нутро рода людского, в пекло его копролалической и физиологической символики, восходящей, через "Камасутру" и китайскую "войну цветов", к сумрачным пещерам со стеатопигическими [стеатопигия - ожирение ягодиц] Венерами пралюдей, ведь именно их обнаженный срам проглядывает сквозь похабные силуэты, коряво нацарапанные на стене; вместе с тем фаллическая откровенность других рисунков ведет нас к Востоку с его ритуальной сакрализацией Фаллоса-Лингама [лингам - стилизованный фаллический символ в индуизме], причем Восток означает местонахождение первоначального Рая - то есть искусной лжи, неспособной укрыть ту истину, что в Начале была скверная информация. Да, да: ибо Пол и "грех" возникли еще тогда, когда праамебы утратили свою однополую девственность, поскольку эквиполентность и двуполюсность Пола прямиком вытекают из Теории Информации Шеннона; так вот что означает последняя буква ("Ш") в названии эпоса! А стало быть, со стены нужника открывается путь в бездну природной эволюции... которая вместо фигового листка прикрылась муравейником культур. Но и это лишь капля из океана, потому что в первой главе, кроме того, содержится:
a) Пифагорейское число "пи", символизирующее женское начало (3,14159265358979...); именно столько тысяч букв насчитывается в тысяче слов этой главы.
b) Если взять числа, обозначающие даты рождения Вейсмана, Менделя и Дарвина, и приложить их к тексту, как ключ к шифру, то окажется, что мнимый хаос клозетной скатологии [литература (или шутки) на тему нечистот, в более широком смысле - на темы, вызывающие отвращение] есть изложение сексуальной механики, в которой сталкивающиеся (коллизирующие) тела заменяются копулирующими. Вся эта цепочка значений входит в сцепление (SYNCHROMESH!) с другими частями романа, а именно: через III главу (Троица!) она соотносится с X главой (беременность длится 10 лунных месяцев!), а эта последняя, прочитанная наоборот, оказывается изложением фрейдизма _по-арамейски_. Мало того: как следует из III главы (если наложить ее на четвертую, перевернув книгу вверх ногами), фрейдизм, то есть учение о психоанализе, есть обмирщенная версия христианства. Состояние до Невроза - Рай; детская душевная травма - это Грехопадение; Невротик - Грешник; Психоаналитик - Спаситель, а фрейдовское лечение Спасение через благодать.
c) Выходя из нужника, в конце I главы, Дж.Меш насвистывает шестнадцатитактную мелодию (шестнадцать было девушке, которую он обесчестил и удушил в шлюпке); слова же - крайне вульгарные - он произносит лишь про себя. Этот эксцесс психологически обоснован; сверх того, силлабо-тонический анализ песенки дает нам прямоугольную матрицу преобразований для следующей главы (которая получает при этом совершенно другое значение). Глава II - развитие богохульной песенки, которую Меш насвистывает в первой главе; после применения матрицы богохульство оборачивается ангельским пением. Роман в целом имеет три отсылки: 1) к "Фаусту" Марло (действие II, явление VI и след.); 2) к "Фаусту" Гете ("Alles vergangliche ist nur ein Gleichniss" [все преходящее - только подобье (нем.)]), а также 3) к "Доктору Фаустусу" Т.Манна, причем отсылка к этому роману - просто чудо искусства! Подобрав по очереди ко всем _буквам_ II главы ноты согласно старогрегорианскому нотному ключу, получаем музыкальную композицию - _обратное_ переложение (согласно "Фаустусу" Манна) оратории "Apocalypsis cum Figuris" ["Апокалипсис с фигурами" (лат.)], которую Манн, как известно, приписал композитору Адриану Леверкюну. Эта адская музыка присутствует и в то же время отсутствует в романе Ханнахана (ведь в явном виде ее там нет) - подобно Люциферу (буква "Л", опущенная в заглавии). IX, X и XI главы (слезание с грузовика, причащение перед смертью, приготовления к казни) также имеют музыкальный подтекст (а именно "Klage Dr.Fausti"), но, так сказать, между прочим.