Генерал Субботин, побагровев от страшного прилива крови, перебил:
– В чём же дело, мистер, как вас! Мой план не хуже, но и этот – превосходный план. Надо действовать! От слов к делу… За чем же остановка?
– Дорогой генерал, остановка только за тем, что мистер Роллинг пока ещё не видит эквивалента своим расходам.
– Какого такого эквивалента?
– Сбросить шесть тысяч восемьсот пятьдесят тонн горчичного газа с аэропланов не составит труда для мистера Роллинга, но на это потребуются некоторые расходы. Война стоит денег, не правда ли? В представляемых планах мистер Роллинг пока видит одни расходы. Но эквивалента, то есть дохода от диверсий против большевиков, к сожалению, не указывается.
– Ясно, как божий день… доходы… колоссальные доходы всякому, кто возвратит России законных правителей, законный нормальный строй, – золотые горы такому человеку! – Генерал, как орёл, из-под бровей упёрся глазами в секретаря. – Ага! Значит, указать также эквивалент?
– Точно, вооружась цифрами: налево – пассив, направо – актив, затем – черту и разницу со знаком плюс, которая может заинтересовать мистера Роллинга.
– Ага! – генерал засопел, надвинул пыльную шляпу и решительно зашагал к двери.
14
Не успел генерал выйти – в подъезде послышался протестующий голос мальчика для поручений, затем другой голос выразил желание, чтобы мальчишку взяли черти, и перед секретарём появился Семёнов в расстёгнутом пальто, в руке шляпа и трость, в углу рта изжёванная сигара.
– Доброе утро, дружище, – торопливо сказал он секретарю и бросил на стол шляпу и трость, – пропустите-ка меня к королю вне очереди.
Золотой карандашик секретаря повис в воздухе.
– Но мистер Роллинг сегодня особенно занят.
– Э, вздор, дружище… У меня в автомобиле дожидается человек, только что из Варшавы… Скажите Роллингу, что мы по делу Гарина.
У секретаря взлетели брови, и он исчез за ореховой дверью. Через минуту высунулся: «Мосье Семёнов, вас просят», – просвистал он нежным шёпотом. И сам нажал дверную ручку в виде лапы, держащей шар.
Семёнов встал перед глазами химического короля. Семёнов не выразил при этом особого волнения, во-первых, потому, что по натуре был хам, во-вторых, потому, что в эту минуту король нуждался в нём больше, чем он в короле.
Роллинг просверлил его зелёными глазами. Семёнов, и этим не смущаясь, сел напротив по другую сторону стола. Роллинг сказал:
– Ну?
– Дело сделано.
– Чертежи?
– Видите ли, мистер Роллинг, тут вышло некоторое недоразумение…
– Я спрашиваю, где чертежи? Я их не вижу, – свирепо сказал Роллинг и ладонью легко ударил по столу.
– Слушайте, Роллинг, мы условились, что я вам доставлю не только чертежи, но и самый прибор… Я сделал колоссально много… Нашёл людей… Послал их в Петроград. Они проникли в лабораторию Гарина. Они видели действие прибора… Но тут, чёрт его знает, что-то случилось… Во-первых, Гариных оказалось двое.
– Я это предполагал в самом начале, – брезгливо сказал Роллинг.
– Одного нам удалось убрать.
– Вы его убили?
– Если хотите – что-то в этом роде. Во всяком случае – он умер. Вас это не должно беспокоить: ликвидация произошла в Петрограде, сам он советский подданный, – пустяки… Но затем появился его двойник… Тогда мы сделали чудовищное усилие…
– Одним словом, – перебил Роллинг, – двойник или сам Гарин жив, и ни чертежей, ни приборов вы мне не доставили, несмотря на затраченные мною деньги.
– Хотите – я позову, – в автомобиле сидит Стась Тыклинский, участник всего этого дела, – он вам расскажет подробно.
– Не желаю видеть никакого Тыклинского, мне нужны чертежи и прибор… Удивляюсь вашей смелости – являться с пустыми руками…
Несмотря на холод этих слов, несмотря на то, что, окончив говорить, Роллинг убийственно посмотрел на Семёнова, уверенный, что паршивый русский эмигрант испепелится и исчезнет без следа, – Семёнов, не смущаясь, сунул в рот изжёванную сигару и проговорил бойко:
– Не хотите видеть Тыклинского, и не надо, – удовольствие маленькое. Но вот какая штука: мне нужны деньги, Роллинг, – тысяч двадцать франков. Чек дадите или наличными?
При всей огромной опытности и знании людей Роллинг первый раз в жизни видел такого нахала. У Роллинга выступило даже что-то вроде испарины на мясистом носу, – такое он сделал над собой усилие, чтобы не въехать чернильницей в веснушчатую рожу Семёнова… (А сколько было потеряно драгоценнейших секунд во время этого дрянного разговора!) Овладев собою, он потянулся к звонку.
Семёнов, следя за его рукой, сказал:
– Дело в том, дорогой мистер Роллинг, что инженер Гарин сейчас в Париже.
15
Роллинг вскочил, – ноздри распахнулись, между бровей вздулась жила. Он подбежал к двери и запер её на ключ, затем близко подошёл к Семёнову, взялся за спинку кресла, другой рукой вцепился в край стола. Наклонился к его лицу:
– Вы лжёте.
– Ну вот ещё, стану я врать… Дело было так: Стась Тыклинский встретил этого двойника в Петрограде на почте, когда тот сдавал телеграмму, и заметил адрес: Париж, бульвар Батиньоль… Вчера Тыклинский приехал из Варшавы, и мы сейчас же побежали на бульвар Батиньоль и – нос к носу напоролись в кафе на Гарина или на его двойника, чёрт их разберёт.
Роллинг ползал глазами по веснушчатому лицу Семёнова. Затем выпрямился, из лёгких его вырвалось пережжённое дыхание:
– Вы прекрасно понимаете, что мы не в Советской России, а в Париже, – если вы совершите преступление, спасать от гильотины я вас не буду. Но если вы попытаетесь меня обмануть, я вас растопчу.
Он вернулся на своё место, с отвращением раскрыл чековую книжку: «Двадцать тысяч не дам, с вас довольно и пяти…» Выписал чек, ногтем толкнул его по столу Семёнову и потом – не больше, чем на секунду, – положил локти на стол и ладонями стиснул лицо.
16
Разумеется, не по воле случая красавица Зоя Монроз стала любовницей химического короля. Только дураки да те, кто не знает, что такое борьба и победа, видят повсюду случай. «Вот этот счастливый», – говорят они с завистью и смотрят на удачника, как на чудо. Но сорвись он – тысячи дураков с упоением растопчут его, отвергнутого божественным случаем.
Нет, ни капли случайности, – только ум и воля привели Зою Монроз к постели Роллинга. Воля её была закалена, как сталь, приключениями девятнадцатого года. Ум её был настолько едок, что она сознательно поддерживала среди окружающих веру в исключительное расположение к себе божественной фортуны, или Счастья…
В квартале, где она жила (левый берег Сены, улица Сены), в мелочных, колониальных, винных, угольных и гастрономических лавочках считали Зою Монроз чем-то вроде святой.
Её дневной автомобиль – чёрный лимузин 24 HP, её прогулочный автомобиль – полубожественный рольс-ройс 80 HP, её вечерняя электрическая каретка, – внутри – стёганого шёлка, – с вазочками для цветов и серебряными ручками, – и в особенности выигрыш в казино в Довиле полутора миллионов франков, – вызывали религиозное восхищение в квартале.
Половину выигрыша, осторожно, с огромным знанием дела, Зоя Монроз «вложила» в прессу.
С октября месяца (начало парижского сезона) пресса «подняла красавицу Монроз на перья». Сначала в мелкобуржуазной газете появился пасквиль о разорённых любовниках Зои Монроз. «Красавица слишком дорого нам стоит!» – восклицала газета. Затем влиятельный радикальный орган, ни к селу ни к городу, по поводу этого пасквиля загремел о мелких буржуа, посылающих в парламент лавочников и винных торговцев с кругозором не шире их квартала.