Вилла была большая и роскошная, стеклянный фасад ослепительной чистоты усиливал впечатление вызывающей роскоши. Возле входа стояли три машины, одна из них – большая, серебристо‑серая – была какой‑то заграничной марки. Последняя модель года.
Иенсен поднялся на крыльцо, и, когда он прошел мимо фотоэлемента, из дома донесся мелодичный звон. Молодая женщина в черном платье и накрахмаленной кружевной наколке распахнула перед ним дверь, попросила его подождать и скрылась в глубине дома. Убранство вестибюля и – насколько он мог судить – всего дома было ультрасовременным и безличным. Та же холодная элегантность, что и в директорских кабинетах издательства.
В вестибюле, кроме Иенсена, находился еще юнец лет девятнадцати. Вытянув ноги, он сидел в кресле из стальных трубок и тупо смотрел перед собой.
Тот, ради кого Иенсен приехал сюда, оказался загорелым и синеглазым мужчиной, чуть выше средней упитанности, с бычьим затылком и надменным выражением лица. Он был одет в спортивные брюки, сандалии и короткую элегантную куртку из какой‑то легкой ткани.
– В чем дело? – хмуро начал он. – У меня решительно нет времени.
Иенсен шагнул ему навстречу и предъявил свой значок.
– Моя зовут Иенсен. Я комиссар шестнадцатого участка. Веду следствие по делу, касающемуся вашей прежней должности и места работы.
Поза и выражение лица хозяина мгновенно изменились. Он растерянно переступил с ноги на ногу и съежился. Глаза тревожно забегали.
– Ради бога, – пролепетал он, – только не здесь… не при… пойдемте в мой… или в библиотеку лучше всего. – Он сделал какой‑то неопределенный жест, словно хотел отвлечь внимание Иенсена, и сказал: – Это мой сын.
Молодой человек, сидевший в кресле, бросил на них недовольный взгляд.
– Ты не хочешь прокатиться, испробовать свою новую машину? – спросил мужчина в куртке.
– Это еще зачем?
– Ну, барышни и вообще…
– Лажа, – сказал юнец и тупо уставился в пространство.
– Не понимаю я нынешнюю молодежь, не понимаю, – вымученно улыбнулся человек в куртке.
Иенсен промолчал, и улыбка тотчас угасла.
В библиотеке – большой светлой комнате – стояло несколько шкафов и несколько низких кресел, а книг не было совсем. На столе лежали журналы.
Хозяин плотно прикрыл дверь и бросил умоляющий взгляд на посетителя. Лицо последнего сохраняло невозмутимую серьезность. Затем, преодолевая нервную дрожь, хозяин подошел к одному из шкафов, достал стакан, из каких пьют сельтерскую, почти доверху налил его водкой и залпом выпил. Налил еще раз, поглядел на Иенсена и промямлил:
– Теперь‑то уже все равно… А вы сами случайно не желаете… хотя, что я спрашиваю… извините… Вы меня поймете – нервы. – И с этими словами он рухнул в одно из кресел.
Иенсен, по‑прежнему стоя, достал из кармана блокнот. Лицо хозяина заблестело от пота. Он непрерывно утирал его сложенным вчетверо платком.
– Господи, господи! – простонал он. – Я это предвидел. Я это предвидел с самого начала. Я знал, что эти гады воткнут мне нож в спину, как только кончатся выборы. Но я буду сопротивляться, – вдруг взвился он. – Конечно, они отберут у меня все, но я кой‑чего знаю, много кой‑чего, о чем они даже и не…
Иенсен не сводил с него глаз.
– Много есть всякой всячины, – продолжал хозяин, – есть и цифры, которые им нелегко будет объяснить. Вы знаете, какой налог они платят? А какое жалованье получают их консультанты по налогам, вы знаете? А где служат эти юристы на самом деле, вы знаете? – И, возбужденно запустив пальцы в свою поредевшую шевелюру, уныло добавил: – Вы меня, конечно, извините… Я не хотел… Это только ухудшит мое положение… – Вдруг в его голосе прозвучали властные нотки: – А с какой стати вы допрашиваете меня в моем собственном доме? Небось и так все знаете.
Чего вы стоите? Почему не сядете?
Иенсен все стоял. И по‑прежнему не произносил ни слова. Хозяин осушил второй стакан и со стуком поставил его на стол. Руки у него дрожали.
– Ну, действуйте, действуйте, – сказал он, покорившись судьбе. Значит, ничего не поделаешь. Значит, придется все это оставить.
Он еще раз подошел к шкафу и возобновил прежние манипуляции со стаканом.
Иенсен раскрыл блокнот и достал авторучку.
– Когда вы ушли оттуда? – спросил он.
– Осенью. Десятого сентября. Этот день я никогда не забуду. И время, которое ему предшествовало, тоже нет. Это было страшное время, не лучше, чем нынешний день.
– Вы досрочно ушли на пенсию?
– Попробуй не уйди. Они меня заставили. От хорошего отношения, ни от чего другого. У меня даже есть медицинское заключение. Они все предусмотрели. Порок сердца, сказали они. “Порок сердца” – это звучит. Хотя на самом деле я был здоров как бык.
– А размер пенсии?
– Месячное жалованье. Я до сих пор такую получаю. Господи, ведь для них это гроши по сравнению с теми суммами, которые они выплачивают налоговым инспекторам. Кстати, они в любой момент могут прекратить выплату. Я ведь подписал бумагу.
– Какую бумагу?
– Они называют это объяснительной запиской. Ну, признание своего рода. Вы, наверно, его читали. Отказ от этого дома, где мы находимся, и от всех денежных средств. Они заверили меня, что это чистейшая проформа, что они в жизни не воспользуются моей запиской без крайней необходимости. Я, конечно, никогда не строил иллюзий. Я только не думал, что крайняя необходимость наступит так скоро. Я долго уговаривал себя, что они не посмеют привлечь меня к ответственности, не решатся на открытое судебное разбирательство, не пойдут на скандал. Я сижу у них на крючке, а это добро, – он обвел рукой вокруг себя, – вполне вознаградит их за все затраты, как ни велика покажется сумма на первый взгляд.
– А точнее?
– Около миллиона. Скажите, а я непременно должен это вспоминать? Устно… и здесь… у меня?
– Все наличными?
– Нет, примерно половину. Да и то в рассрочку на много лет. А вторую половину…
– Да, да?
– Вторую выплатили стройматериалами, транспортом, рабочей силой, бумагой, конвертами… Этот паразит все просчитал, бьюсь об заклад, что он просчитал даже скрепки, клей и тесьму для папок.
– Кто?
– Мерзавец, который оформлял эту историю. Их любимчик, их цепной пес, господин директор издательства. Их самих я и в глаза не видел. Они не желают пачкать руки, сказал директор. И никто ничего не узнал. Это нанесло бы концерну невосполнимый ущерб, сказал директор. Дело было как раз перед выборами. Я догадывался, что им важно только переждать, пока пройдут выборы.
Говоря это, он все тер и тер лицо носовым платком. Платок уже весь посерел и вымок.
– А что вы хотите со мной сделать?
– Когда вы перестали там работать, вам был вручен диплом, своего рода поздравительный адрес?
Хозяин вздрогнул.
– Был, – вяло сказал он.
– Будьте любезны, покажите мне его.
– Сейчас?
– Вот именно.
Хозяин встал пошатываясь, привел в порядок выражение лица и вышел из комнаты. Через несколько минут он вернулся с дипломом в руках. Диплом был вставлен под стекло в золотую рамку. На нем стояли подписи шефа и издателя.
– Должен быть еще один лист, первый, где ничего не написано. Куда вы его дели?
Хозяин растерянно воззрился на Иенсена.
– Понятия не имею. Наверное, выбросил. Помнится, я просто отрезал его, когда заказывал рамку.
– А поточнее не можете сказать?
– Не могу, но скорей всего я его действительно выбросил.