– Зачем?
– Скорее такси найдем. Там же поворот.
– Иди. Я здесь останусь, – отказался Лещицкий.
Я перебежал на противоположный угол улицы. Волосы и плащ сразу намокли. К тому же навес здесь был короче, и сухая полоска асфальта под ним еще меньше: косые струи дождя били уже по ногам. Я прижался спиной к двери какого‑то магазина или квартиры и вдруг почувствовал, что она подается. Еще нажим – и я очутился за дверью в полной темноте. Протянул руку, – она уперлась во что‑то теплое и мягкое. Я вскрикнул.
– Тише! И осторожнее: вы мне чуть щеку не проткнули, – произнес кто‑то шепотом, и невидимая рука подтолкнула меня вперед. – Дверь перед вами. Увидите свет, коридор. В конце комната. Он пока один. Как войдете…
– Зачем? – перебил я.
– Не бойтесь: он слепой, хотя стреляет метко, учтите. – Шепоток принадлежал женщине, лицо которой находилось где‑то, рядом с моим. – Сыграйте с ним в шахматы, он это любит. И подождите меня: я скоро вернусь.
Дверь на улице приоткрылась и снова захлопнулась, два раза щелкнув. Я потянул ее, она не поддалась, а щеколды я не нащупал. У меня с собой был карманный фонарик – я пользовался им в темных коридорах гостиницы: ее владелица экономила на электролампочках. Фонарик осветил темный тамбур и две двери – на улицу и внутрь помещения. Уличную, видимо, заперли на ключ, другая же распахнулась легко; я увидел коридор и свет в конце его, падавший из открытой комнаты.
Стараясь не шуметь, я дошел до нее и остановился у входа. Человек в черной бархатной курточке, с длинными волосами, небрежно разбросанными, как у битлсов, тщательно вырезывал в раскрытой книге прямоугольное углубление. Его можно было принять за юношу, если б не тронутая сединой шевелюра и лучики морщинок у глаз. Сидел он против мощной электролампы, должно быть, в пятьсот или в тысячу ватт, и сидел так близко к ней, как не мог бы сидеть ни один человек с нормальным зрением. Но он был слеп.
– Я открыл идеальный тайник, Эльжбета, – сказал он по‑польски, не отрываясь от работы. – Все письма укладываются. Сейчас увидишь.
Он взял пачку писем в продолговатых конвертах и вложил в искусственное углубление в книге. Потом смазал клеем соседние, не вырезанные страницы и закрыл письма.
– Теперь встряхиваем. – Он тряхнул книгой, держа ее за переплетные крышки. – Ничто не выпадает, смотри. Никакой Пуаро не найдет.
Я молчал и не двигался, не зная, что делать.
– Почему молчишь? Эльжбета? – насторожился он и крикнул уже по‑английски: – Кто здесь? Стоять на месте!
Он швырнул книжку на стол и схватил, видимо, давно лежавший там пистолет, удлиненный глушителем. По тому, как он держал его и как точно направил в мою сторону, видно‑было, что слепота нисколько не мешает ему в умении обращаться с оружием.
– Малейшее движение – и я стреляю. Кто вы? – спрашивая, он стоял вполоборота ко мне; не смотрел, а слушал, как все слепые.
Не отвечая, я тихо переставил ногу назад. Тотчас же щелкнул, именно щелкнул, а не прогремел выстрел. Пуля врезалась в штукатурку где‑то у моего уха.
– С ума сошел, – сказал я по‑польски. – За что?
– Поляк? Я так и думал, – ничуть не удивился он и не опустил пистолета.
– Подойдите к столу и сядьте напротив. И не пытайтесь достать оружие: я услышу. Ну?!
Проклиная себя за эту идиотскую авантюру, я подошел к столу и сел, развязно вытянув ноги. Дуло пистолета следовало за мной по той же орбите. Теперь оно смотрело мне в грудь; я бы мог схватить его, если бы не имел дело с сумасшедшим – так я мысленно окрестил своего визави.
– От Копецкого? – спросил он резко.
– От Копецкого? – спросил он резко.
– Не знаю такого, – сказал я.
– Тогда откуда?
– Из Польши.
– Давно?
– С декабря прошлого года.
Он свистнул.
– Не врете?
– Я бы мог показать вам документ, только ведь вы… – Я деликатно замялся.
– Значит, коммунист? – перебил он.
– Значит, – рассердился я.
Меня уже начинал раздражать этот допрос.
– Почему вы здесь?
Я рассказал.
– Почему‑то я вам верю, – задумался он. – Но… вы видели тайник…
Я мельком взглянул на книжку с барельефом Мицкевича на обложке.
– И письма, – с угрозой прибавил он.
– Плевал я на ваши письма! – совсем уже разозлился я.
– Тогда подождем, когда за ними придут. Они обязательно придут. Должны.
– Кто это «они»? – спросил я.
– Тсс… – прошептал он и прислушался, как‑то странно вытянув голову, совсем как Человек‑Ухо из сказки Гримм.
Я ничего не слышал: тишина, смешанная с шумом дождя за окном, окружала меня.
– Кто‑нибудь вошел? – спросил я.
– Тсс… – опять остановил он меня. – Они еще не вошли. Они без машины. Сейчас открывают дверь своим ключом. Прошли тамбур. Идут.
Все это он проговорил, почти беззвучно шевеля губами. Я услышал только слабый стук подкованных каблуков по коридору.
– Вы останетесь здесь, а я пройду за портьеру. Ни в коем случае не говорите им, где я. И не бойтесь: они не начнут со стрельбы – им нужны письма. Скажите, что они в шкатулке на диване. Хорошо?
Я кивнул. Он легко и свободно, как зрячий, прошел за портьеру, наполовину перегораживавшую комнату в ее дальнем углу. Я остался сидеть в той же позе, ожидая самого худшего.
Вошли двое в мокрых дождевиках с автоматами. Смятая фетровая шляпа у одного была надвинута глубоко на глаза, другой был черен, небрит, мокрые вихры его закручивались колечками. Он отряхивался, как вылезший из воды пес.
– Где Жига? – спросили оба одновременно.
Я понял теперь, почему слепой не удивился тому, что я поляк. Эти тоже были поляками.
– Я жду его, – сказал я первое, что пришло в голову.
Небритый оглянулся, скользнул глазами по комнате и вдруг дал короткую очередь из автомата по складкам портьеры. Я ожидал вскрика, стона, падения тела, но ничего не последовало.
Тогда оба повернулись ко мне. «Конец», – подумал я и еле выговорил:
– Вы за письмами? Они в шкатулке.
– Где?
Я показал на небольшой ящичек на диване.
– Подойди и открой, – приказал небритый.
Я подошел и дрожащими руками, уже не владея ими, открыл шкатулку. На дне ее белела стопочка продолговатых конвертов. Небритый оттолкнул меня автоматом и заглянул внутрь.
– Здесь, – сказал он и ухмыльнулся.
Больше он ничего не успел. Что‑то несколько раз знакомо щелкнуло из‑за портьеры, и почти одновременно грохнулись на пол и молчун в фетровой шляпе, и мой небритый собеседник. Я не помню, что стукнуло раньше, его затылок или выпавший из рук автомат.
– Вот и все, – усмехнулся слепой, выходя из‑за портьеры.
Он тронул ногой одного, потом другого и отдернул ее, как купальщик, попробовавший, холодна ли вода.
– А вы хорошо поработали и заслуживаете награды, – продолжал он, протягивая мне что‑то похожее на большую медную монету.