Значит, те, кто якобы должен был заботиться о детенышах, вовсе не были обученными воспитателями, а всего лишь желавшими быстро обогатиться поселенцами, которые ждали, когда для них найдется подходящая колония где-нибудь в еще не освоенном космосе. Вероятно, они рассчитывали за несколько лет полностью завладеть планетой, загнав местное негуманоидное население в резервации и на черную работу. Большинство будущих захватчиков земель представления не имели, насколько тяжко им придется трудиться, чтобы основать собственное поселение, и уж точно никакого понятия они не имели о том, как воспитывать детенышей-мандазаров.
Это бы мало что значило, если бы дети на самом деле оставались на планете лишь несколько недель. Но затем на Трояне разразилась полномасштабная война, и Технократия объявила карантин – Троян был закрыт, никого не впускали и не выпускали. Детеныши на Целестии не могли вернуться домой, у них даже не было учителей из числа им подобных, за исключением немногочисленных мандазаров, находившихся за пределами планеты, когда Троян оказался в блокаде.
Могу представить, какими ругательствами разразился отец, узнав о случившемся. Он взял на себя ответственность за детенышей, и теперь у него не оставалось выбора, кроме как заняться их воспитанием – даже если на это пришлось бы израсходовать все деньги, которые он получил от новых поселенцев на Целестии. Хуже того, Адмиралтейство потребовало, чтобы он обучал юных мандазаров их собственной истории, географии и прочему – иначе штатские пришли бы в ярость, крича повсюду об «империализме», «притеснении» и «культурном геноциде». Все еще продолжая сыпать проклятиями, отец собрал всех, кто знал хоть что-то о Трояне. В итоге детенышам пришлось иметь дело с теми, кто на самом деле знал о мандазарской культуре лишь по книгам или коротким туристским поездкам. Двадцать лет спустя подобное невежество дало о себе знать – я не был специалистом по Трояну, но я провел там пятнадцать лет с дипломатической миссией, плюс еще двадцать лет наблюдал за ним с базы. Мне известна была разница между нормальным произношением и тем, которое напоминало речь маленького ребенка с набитым кашей ртом.
– Меня зовут Эдвард, – сказал я, решив, что безопаснее будет говорить по-английски, чем по-мандазарски. – Я не собираюсь причинять вреда тебе или твоему улью. Просто… – Я махнул рукой в сторону спасательного модуля, все еще спокойно плававшего в канале позади нас. – С моим кораблем случилась беда. В космосе. И так уж получилось, что спасательная шлюпка села именно здесь.
– Зилипулл я, – ответил воин. Слово «зилипулл» по-мандазарски означало «неустрашимый», или «непобедимый», или «упорный» – весьма популярное имя среди воинов. Несколько секунд он мрачно смотрел на шлюпку, затем спросил: – Другие хуманы придут? Найти и забрать тебя?
– Думаю, да. Может быть.
Бортовой компьютер шлюпки наверняка передавал сигнал бедствия на аварийной волне флота. «Палисандру» и базе Ирис явно было сейчас не до меня из-за черного корабля, но они несомненно должны были прислать кого-то за мной, когда у них появится время. Впрочем, неизвестно, захотят ли они меня искать – в других модулях никого не было, так что спасательная команда вполне могла решить, что и этот тоже пуст. Возможно, они просто заберут шлюпку и улетят, не задавая лишних вопросов.
Оставалось лишь надеяться.
Пока что Зилипулл и его соплеменники по улью были единственными, кто знал, что я здесь. Если я уберусь с глаз долой, пока у остальных не закончилась сиеста, и сумею убедить этих мандазаров никому не говорить, что они меня видели…
– Могу я немного поговорить с твоей семьей? Где-нибудь без посторонних?
Он недоверчиво посмотрел на меня. По крайней мере, так мне показалось – на Трояне я в свое время научился читать выражения морд мандазаров, но у меня уже двадцать лет как не было практики.
Зилипулл таращился на меня еще несколько секунд, тяжело дыша. Затем он повернулся и направился к дому, бормоча через плечо:
– Идем, вонючий хуман.
Я последовал за ним, размышляя над тем, что он имел в виду. Он уже дважды назвал меня «вонючим» – что это, просто брошенные в сердцах слова обиженного ребенка или же от меня действительно плохо пахло? Носы мандазаров во много раз чувствительнее человеческих, но при этом они вполне терпимо относились к самым разным запахам. Только немногие вызывали у них отвращение, например запах их собственной крови, но в основном они лишь постоянно принюхивались, радуясь, словно собаки, – им были интересны любые запахи, даже те, которые людям казались неприятными. Королева Истина когда-то говорила мне, что человек пахнет «аппетитно», что жутковато было слышать от существа размером со слона, но в любом случае никогда не называла людей «вонючими».
Единственной вонью, приходившей мне на ум, был запах мертвых тел на «Иве». Я довольно часто заходил в кают-компанию, и, возможно, он пропитал мою одежду.
Как всегда, я ошибался.
***
Соплеменники Зилипулла не слишком рады были меня видеть, но, по крайней мере, вели себя воспитанно.
– Привет, добрый день, здравствуй, ты промок?
Подобная формальная вежливость вполне меня устраивала. Я опасался, что мандазары на Целестии могут враждебно отнестись к людям – иначе почему Зилипулл сразу напал на меня? Но, насколько я мог понять, они воспринимали меня лишь как досадную помеху – незваного гостя, заявившегося к ним на обед.
Кроме Зилипулла улей состоял еще из четырех членов: трех белых рабочих, которых звали Хиб, Ниб и Пиб (все, естественно, бесполые), и коричневой самки по имени Советница. По крайней мере, так она представилась – возможно, у нее было другое, тайное имя, которое она никогда не открыла бы первому встречному. Единственное, что меня удивило, – то, что она назвалась английским словом, а не словом ее собственного языка. Впрочем, английский вполне мог быть ее родным языком – она говорила на нем намного лучше, чем Зилипулл, и немедленно включилась в беседу.
– Говоришь, ты флотский? – спросила она, пристально глядя на мою форму. Только теперь я понял, насколько жалко я выгляжу, весь грязный и мокрый.
– Мне пришлось искупаться, – сказал я, показывая на канал.
– Нет, – ответила она, шевеля вибриссами. – Тебе незачем было лезть в воду. Ты мог оставаться в своей капсуле, пока кто-нибудь за тобой бы не прилетел.
– Ах, – хором произнесли трое рабочих, словно их поразила логика Советницы.
Рабочие, как правило, обожают самок, так же как бабушки и дедушки обожают внуков: «Ах, какая умненькая малышка!» В подобном улье Хиб, Ниб и Пиб наверняка готовы были исполнить почти любую просьбу Советницы, но с таким видом, будто потворствуют мелким капризам пятилетнего ребенка: «Ты хочешь, чтобы мы по двенадцать часов в день копали морковь под палящим солнцем? Что ж, дорогая, если ты действительно так считаешь – думаю, мы справимся».
Будь я самкой, давно бы уже устал и разозлился от подобного отношения ко мне – словно я малый ребенок, к тому же немного не в своем уме. Однако самки это воспринимают как само собой разумеющееся.
– Конечно, я мог остаться в спасательной шлюпке, – сказал я Советнице, – но я слишком долгое время провел в космосе, и мне хотелось подышать свежим воздухом.
– Больше воздуха тебе нужно даже сейчас, – пробормотал Зилипулл. – Грязная вонь на твоих пальцах.
Он начал шумно прочищать нос, когда я поднес ладонь к его морде. Все четверо его соплеменников немедленно стали тщательно меня обнюхивать.