Господи, как он устал! Он устал от вечного страха - от того страха, которым он пытался поделиться с Алин; только бы никто другой не поторопился, не пошел по его пути, не повторил его великого и неведомого пока никому открытия, потому что тогда все напрасно: и прозябание в провинциальном городишке, и возня с частными учителями для Рея, и это лихорадочное копание в груде научных журналов и бюллетеней, и недолгое облегчение: нет, никто даже отдаленно не занимается этой проблемой...
А Рей задерживается. Вот бы не подумал, что ему может понравиться на заурядной студенческой вечеринке! Ложиться не стоит, разве что подремать в кресле, как Алин. Странно, что она так спокойно уснула - раньше ведь она так волновалась за Рея, когда он уходил из дому. Что делает сейчас мальчик? Танцует? Пытается подражать своим более опытным сокурсникам? Вряд ли - Рей не склонен в подражанию. Но одно непреложно: Рей унаследовал старомодные вкусы отца, и теперь ему нелегко будет найти себе такую же подругу, хрупкую до прозрачности, похожую на саксонскую фарфоровую пастушку... Скорее бы, в самом деле. А то этот нескончаемый страх - только бы ничего не случилось, только бы не начинать все сначала. Конечно, Алин еще молода, да и он не чувствует себя стариком, так что второй ребенок не став бы для них неразрешимой проблемой, но - потерянные годы, все упирается в потерянные годы. Скорей бы, скорей. Фэрнсуорт Третий - и можно вздохнуть спокойно, и можно принадлежать только себе... и Алин.
- Где Алин? Я тебя спрашиваю, где Алин?!
- Фу, Рей, как ты меня напугал... А я и не заметил, что задремал. Но в каком ты виде?
- Где Алин?
- Во-первых, я неоднократно запрещал тебе называть маму по имени. Во-вторых, она спит в кресле у камина.
- Там ее мет. Зато есть запискам на твое имя.
- Ты осмелился прочесть?
- А почему бы нет? Разве я не должен знать все, что знаешь ты? Разве я не рожден именно для этого?
Норман никогда не заговаривал с сыном о тайне его превосходства над остальными. И Рей не касался этой темы. Сегодня впервые. И вообще мальчик основательно пьян.
- Прими душ, Рей, если ты в состоянии, и немедленно ложись спать. Завтра я поговорю с тобой.
Что еще за послание в праздничную ночь? Может быть, Рею просто померещилось?
В столовой по-прежнему ритмично мерцал камин. Алин, конечно, ушла к себе. Но записка... записка была.
"Я ухожу из твоего дома, Норман, чтобы никогда больше не встречаться с Реем. Бедный мой мальчик! Лучше бы ему родиться слепым, глухим, парализованным, лучше бы ему совсем не родиться - чем быть таким, каким сделал его ты. Прощай".
Ну вот, только этого ему и не хватало - этой нелепейшей выходки со стороны всегда такой покорной, ни над чем не задумывавшейся Алин. Она, разумеется, никуда не денется - надо только часов в шесть утра, когда рассветет, взять машину и съездить за ней в Ду-Бойс. Правда, мальчик в таком состоянии останется дома один...
- Ты прочел?
- Почему ты не в постели, Рей? Разве я не велел тебе...
Рей оттолкнулся плечом от дверного косяка, медленно пошел к камину, обходя кресла, и Норман невольно отметил, что, несмотря на природную хрупкость и непомерно высокий рост, сын уже утратил мальчишескую угловатость, и движения его плавны и исполнены бесконечного достоинства, как... как поступь Логе, явившегося, чтобы привести в исполнение приговор над утратившими бессмертие властителями рейнского Кольца... И этот черный тонкий свитер, плотно охватывающий гибкую фигуру, и волосы до плеч, в багровых отсветах камина кажущиеся огненно-каштановыми...
- Я-а тебе-е приказа-ал!..
Крик Нормана захлебнулся и затих в ночном неподвижном сумраке маленького дома.
- Сядь, - тихо велел сын. - Сядь, Фэрнсуорт Первый. Сегодня приказываю я.
- Мальчишка! Да как ты...
- Сегодня приказываю я, Фэрнсуорт Второй, и, следовательно, старший по рангу.
Ведь старшинство определяется количеством накопленной информации, этого золота вселенной, не так ли?
- Ты пьян!
- Ровно настолько, чтобы позволить себе разговаривать с тобой. Раньше у меня такого желания не возникало. Раньше, когда я, с твоего благословения, собирался на эту жеребячью попойку и почти не надеялся на то, что смогу рассчитаться с тобой так скоро.
- Рассчитаться? Мой бог, какая вульгарщина... Но что ты хочешь этим сказать?
- Вульгарщина? Да ну? А мне-то всегда казалось, что ты и затевал-то все это только ради окончательного расчета. Столбик поколений, черта - и под ней итог: бессмертная слава основателю династии Фэрнсуортов, властелинов мира! Разве нет? Что ты молчишь, основатель династии... монстров, бесплатно одаренных всеми сокровищами твоей памяти. А ты подумал о том, хочу ли я обладать ими, этими сокровищами? И что мне сделать теперь, чтобы избавиться от них?
- Мы оба чересчур горячимся, Рей. Когда ты выспишься и мы сможем обсуждать этот вопрос спокойно, ты будешь вынужден признать, что те неоспоримые преимущества, которые ты обрел вместе с наследственной памятью, стоят хотя бы благодарности.
- Благодарности? Тебе? Да с того самого момента, как только я научился различать человеческие лица, я чувствовал к тебе лишь ненависть. Вполне волен в своих чувствах я никогда не был - ведь большинство из них я получил даром, как уменье дышать, как способность различать запахи; но вот ненависть к тебе - это мое, понимаешь, МОЕ, ибо это родилось во мне и от меня самого. Тебя это удивляет? Странно. А ты ведь немало потрудился, чтобы заслужить эту ненависть. Ведь стоило в моей жизни появиться хоть чему-то новому, как сразу же возникал ты... Помнишь, в парке стоял зеленый столб с указателями: "Площадка для лаун-тенниса - налево", "Туалеты направо"? Так вот, ты для меня всегда был этим зеленым столбом. Это любить, это - уважать, вот это - почитать, а того - боже праведный, сторониться, как чумы, и вообще - туалеты направо, леди и джентльмены!
- Рей, уже далеко за полночь.
- Ты увез меня от единственного друга - помнишь Фрэнка, мальчишку с бензоколонки? После этого я уже не позволял себе роскоши даже мечтать о друзьях. Ты отнял у меня мою детскую мечту - видите ли, Фэрнсуорту Второму надо было стремиться к владению миром, а не автозаправочной станцией. Ты заставил меня заняться биологией, забыв про то, что ты сам в молодости терпеть ее не мог и штудировал ее только затем, чтобы сохранить право на отцовское наследство. Можешь себе представить, как я относился к этим занятиям, если твоя же неприязнь к биологии была теперь помножена на мою ненависть к тебе самому! Ты думаешь, меня делало счастливым сознание собственной исключительности? Да, я очень рано понял, что я не такой, как осе. До конца я это понял уже тогда, когда увидел твою глупейшую книжку про крольчонка Ролли. Едва Алин прочитала мне несколько строк, как я тотчас же вспомнил всю сказку - боюсь, что ты подробнейшим образом просмаковал про себя этот премилый сюжетец, прежде чем сесть за машинку. И еще я понял, что крольчонок Ролли - это не кто иной, как твой сын, то есть я сам. И знаешь, вместо упоения собственной исключительностью мне стало тоскливо и гадко, словно в воздухе запахло паленым кроликом. С тех пор, когда я вспоминал о своих выдающихся способностях, я явственно ощущал запах горелой шерсти. И знаешь, что во всей этой мерзости служило мне утешением? Мысли о том, что ты должен умереть раньше меня. Что хоть когда-нибудь я от тебя избавлюсь. Когда я видел почтовый четырехосный фургон, я представлял себе, как он с хрустом подминает тебя под свои тугие шины; когда подымался ветер, я с надеждой смотрел на тюльпановое дерево, ожидая, что оно обвалится именно в тот момент, когда ты будешь проходить под ним; мало-помалу я и сам начал действовать в своих мечтах - о, все те комиксы, которыми ты баловался в армии, сыграли тут немаловажную роль.