Представьте себе: две тусклые свечи,
бросающие желтоватый свет, от которого колеблются и разбегаются тени, этот маленький вертлявый доктор - и он, бьющийся и извивающийся самым
неестественным образом. Мне и теперь иногда это мерещится.
Оба замолчали.
- Странное состояние, - произнес наконец Уорминг.
- Полное отсутствие сознания, - продолжал Избистер. - Здесь лежит одно тело. Не мертвое и не живое. Это похоже на пустое место с надписью
"занято". Ни ощущений, ни пищеварения, ни пульса, ни намека на движение. В этом теле я совсем не ощущаю человеческой личности. Он более мертв,
чем действительно умерший; доктора мне говорили, что даже волосы у него не растут, тогда как у покойников они продолжают расти.
- Я знаю, - сказал Уорминг, и лицо его потемнело.
Они вновь посмотрели сквозь стекло. Грэхэм лежал в странном состоянии транса, еще не наблюдавшегося в истории медицины. Правда, иногда
транс длится около года, но по прошествии этого времени спящий или просыпается, или умирает; иногда сначала первое, затем второе. Избистер
заметил следы от уколов (доктора впрыскивали ему питательные вещества с целью поддержать жизненные силы); он указал на них Уормингу, который
старался их не замечать.
- Пока он лежал здесь, - не без самодовольства сказал Избистер, - я изменил свои взгляды на жизнь, женился, воспитал детей. Мой старший сын
- а тогда я еще и не помышлял о сыновьях - гражданин Америки и скоро окончит Гарвардский университет. В волосах у меня уже появилась седина. А
вот он все тот же: не постарел, не поумнел, такой же, каким был я в дни своей молодости. Как это странно!
- Я тоже постарел, - заметил Уорминг. - А ведь я играл с ним в крикет, когда он был мальчиком. Он выглядит совсем еще молодым. Только
немного пожелтел. Ну совсем молодой человек!
- За это время была война, - сказал Избистер.
- Да, пришлось ее пережить.
- И потом эти марсиане.
- Скажите, - спросил Избистер после некоторой паузы, - ведь у него, кажется, было небольшое состояние?
- Да, было, - ответил Уорминг. Он принужденно кашлянул. - И я его опекун.
- А! - протянул Избистер.
Он задумался, потом нерешительно спросил:
- Без сомнения, расходы по его содержанию не особенно значительны; состояние, должно быть, увеличивается?
- О да! Если только он проснется, он будет гораздо богаче, чем раньше.
- Мне как деловому человеку, - сказал Избистер, - не раз приходила в голову эта мысль. Я иногда даже думал, что с коммерческой точки зрения
сон этот довольно выгоден для него. Он точно знал, что делал, когда впадал в летаргию. Если бы он жил...
- Не думаю, - улыбнулся Уорминг, - чтобы это вышло у него умышленно. Он никогда не был особенно дальновидным. В самом деле...
- Вот как!
- Мы всегда расходились с ним в этом отношении. Я постоянно был чем-то вроде опекуна при нем. Вы, конечно, много видели в жизни и
понимаете, что бывают такие обстоятельства... Впрочем, вряд ли есть надежда, что он проснется. Летаргия истощает, медленно, но все-таки
истощает. Несомненно, он медленно, очень медленно, но неуклонно близится к смерти, не так ли?
- Что будет, если он проснется? Воображаю, как он удивится! За двадцать лет жизнь так переменилась.
Ведь это будет совсем как у Рип ван
Винкля <герой одноименной новеллы американского писателя В.Ирвинга (1783-1859), проспавший двадцать лет>.
- Скорее как у Беллами <Г.Э.Беллами (1850-1898) - американский писатель, автор романа-утопии "Через сто лет">. Перемены чересчур велики, -
заметил Уорминг. - Да и я тоже изменился: стал совсем старик.
Избистер с притворным удивлением произнес:
- Ну что вы, я никогда не сказал бы этого!
- Мне было сорок три, когда его банкир... - помните, вы еще Телеграфировали его банкиру? - обратился ко мне.
- Как же, помню. Адрес был в чековой книжке, которую я нашел в его кармане, - отвечал Избистер.
- Ну так вот, сложение произвести нетрудно, - сказал Уорминг.
Несколько минут они молчали. Затем Избистер с любопытством спросил:
- А что, если он проспит еще много лет? - И, немного помедлив, сказал:
- Следует обсудить это. Вы понимаете, его состояние может перейти в другие руки.
- Поверьте, мистер Избистер, этот вопрос тревожит и меня самого. У меня, видите ли, нет таких родных, которым я мог бы передать опеку.
Необычайное и прямо безвыходное положение.
- Да, - сказал Избистер, - здесь должна быть, так сказать, общественная опека, если только у нас таковая имеется.
- Мне кажется, что этим должно заняться какое-нибудь учреждение, юридически бессмертный опекун, если только он действительно может
проснуться, как полагают иные доктора. Я, видите ли, уже справлялся об этом у некоторых наших общественных деятелей. Но пока еще ничего не
сделано.
- Право, это недурная мысль - передать опеку какому-нибудь учреждению:
Британскому музею, например, или же Королевской медицинской академии.
Правда, это звучит несколько странно, но и случай ведь необыкновенный.
- Трудно уговорить их принять опеку.
- Вероятно, мешает бюрократизм.
- Отчасти.
Оба замолчали.
- Любопытное дело! - воскликнул Избистер. - А проценты все растут и растут.
- Конечно, - ответил Уорминг. - А курс все повышается...
- Да, я слышал, - сказал Избистер с гримасой. - Что же, тем лучше для него.
- Если только он проснется.
- Если только он проснется, - повторил Избистер. - А не замечаете вы, как заострился его нос и как опущены теперь у него веки?
- Я не думаю, чтобы он когда-нибудь проснулся, - сказал Уорминг, присмотревшись к спящему.
- Собственно, я так и не знаю, - проговорил Избистер, - что вызвало эту летаргию. Правда, он говорил мне что-то о переутомлении. Я часто об
этом думал.
- Это был человек весьма одаренный, но чересчур нервный и беспорядочный. У него было немало неприятностей - развод с женой. Я думаю, что он
бросился с таким ожесточением в политику, чтобы позабыть свое горе.
Это был фанатик-радикал, типичный социалист, либерал, передовой человек.
Энергичный, страстный, необузданный. Надорвался в полемике, вот и все! Я помню памфлет, который он написал, - любопытное произведение.
Причудливое, безумное! Между прочим, там было несколько пророчеств.