- Бабка знала слово, - продолжает Наташа. - Она не говорила тебе?
- Нет. Бабка никому не говорила слово.
- А что ты еще знаешь?
- Есть место, где слово будет услышано, - задумчиво проговорила Жанна, сложив руки у живота. - Но тебя туда не пустят, маленькая падаль.
- Там живые или мертвые?
- Там нет людей. Меня не было там, потому что очень страшно.
- Где это место?
- Я покажу тебе, маленькая падаль, если хозяйка пожелает. Пусть хозяйка скажет, чего она хочет, пусть не молчит.
- Мы есть хотим, - пожаловалась Люба. - А денег у нас совсем не осталось.
- У меня есть еда, там, наверху. Ты о чем-то беспокоишься?
- Нас с того света ищут, - шепчет Наташа. - Мертвые звери идут по следу.
- Есть только один способ избавиться от мертвых зверей, - произносит Жанна. - Убить. Кто ты, маленькая падаль? Я вижу одну из черных книг в твоих руках. Ты понимаешь язык мертвых?
- Я знаю только отдельные слова. Отец часто разговаривал со мной на языке мертвых. Это он подарил мне книгу.
- Твой отец насиловал тебя? Я вижу, что это так. Знание уже скрыто в твоей душе. Твой отец вместе с тобой.
- Если так, почему он не даст мне власть? - негодующе вспыхивает Наташа, поднося книгу к лицу. - Обезьянку убивали, а я ничего не могла сделать, - голос ее срывается в плачущий стон.
- Наверное, он хочет воспитать тебя сильной. Дружба - это ведь пустая болезнь. Чувство должно проходить через тело. И еще я знаю, кто убил тебя.
- Заткнись! - жалобно вскрикивает Наташа. - Ты не можешь это знать!
Жанна протягивает ей навстречу обнаженные руки, на одной из которых тонкий серебристый браслет спиралью.
- Забудь о прошлом, - нежно говорит она. - Все мы мертвы. Даже Бог мертв.
У Жанны на кухне они пьют чай с пряниками и маленькими, пахнущими лимоном пирожными, которые Жанна хранит в холодильнике, чтобы иногда угощать клиентов. Посреди стола стоит ваза с белыми астрами.
- Люблю цветы, - признается Жанна. - Наверное, мертвые любят их значительно сильнее, чем живые, недаром цветами и могилы обкладывают. Ты любишь цветы, маленькая падаль?
- Когда я вижу астры, мне становится грустно, - вздыхает Наташа.
- Так и должно быть. Они ведь расцветают осенью, лепестки будто распушаются от холода. Зачем цвести перед зимой, когда никто другой уже не хочет, когда все остальные цветы погибли, и в саду так пустынно, так одиноко? Ты никогда не думала об этом, маленькая падаль? Это то же самое, как те цветы, что кладут кому-нибудь в гроб. Смерть тоже хочет быть красивой.
- Давно ты здесь живешь? - спрашивает Люба.
- Ах, уже много лет, - Жанна играет на столе спичечным коробком, поворачивая его в пальцах. - Я не помню точно, сколько, потому что не старею. Мне кажется, что если бы женщины не старели, время бы совершенно перестало их заботить. У меня был один мужчина, из Бельгии, так он уже умер, и теперь меня навещает его сын. Он точно так же занимается любовью, как отец. Иногда мне кажется, что это один и тот же человек, да и вообще на свете множество давно умерших людей, только лица их меняются от времени. Например, старуха, что раньше жила двумя этажами выше. Ее ударил трамвай и она умерла, а теперь в соседнем подъезде поселилась точно такая же, только с другим лицом. Я же чувствую, запах у нее тот же. Меня не обманешь. Глупо, когда мертвые занимают место живых.
- Мертвые занимают свое место, - хмуро не соглашается Наташа. - Живые только гости на этой земле.
- Может и так, только в таком случае - не слишком ли их много? Я, к примеру, постоянно умерщвляю людей. Раз в неделю, по четвергам, езжу в интернат на окраине города, туда, где воспитывают трудных детей, будущих воров и проституток.
Покупаю себе одного мальчика, вместе со всеми необходимыми документами, везу его в лес, там мы с шофером привязываем мальчика за руки и за ноги к ветке дерева, и я душу его ремешком от сумочки. Мне нравится, когда мальчишки умирают, а перед тем я люблю откусывать им письки, живым еще, они так пронзительно кричат, бедненькие, совсем как ягнятки, из того места, где писька росла, я кровь сосу, и пока мальчик умирает, она становится все слабее, слабее, пока не останавливается совсем, он уже и не дергается, а она все струится тебе в рот, а потом вдруг раз - и оборвалась. Хорошо держать ремешок рукой и давить, затягиваешь и чувствуешь, как жизнь кончается, будто вода, уходящая в песок. Гена, - так шофера зовут, - надежный человек, он сам глухонемой, а детскую кровь пьет только из стакана и хлебом заедает, к телу касаться гнушается, надавит в склянку себе - и выпьет, за ваше, говорит, Жанна Анисимовна, здоровье, ну а я от крови вечно сделаюсь такая пьяная, что все ему, Гене, разрешаю, любую гадость. Носимся, бывает, по лесу, совсем как дети. Еще чаю согреть?
Люба кивает и берет следующий пряник.
- А еще я убиваю священников, - несколько успокоившись, продолжает Жанна. - Попов всяких, пономарей, дьячков и просто монахов поганых. Совершенно бесполезные люди. Бляди божьи. Говорят, что раньше они бывали сильные колдуны. А теперь Бога нигде не стало, веры давно нет никакой, вот сила их и потерялась, а они все молятся, все крестятся, проповедуют ерунду всякую, песенки свои воют - срам один. Любовь, говорят, спасет мир. А я, например, просто в церковь захожу, и ничего мне не делается, перекрещусь наоборот, в икону плюну, думаю: где ты, Бог? А недавно, знаете ли, пристал ко мне на улице один поп, в гостиницу потащил, блядь божья, и слышать, паскуда, не хотел, что меня зовут Жанна, все Любовью называл, а я ему сказала, что мертвая, мол, твоя Любовь, - не верит. На, тебе, говорю, гляди, - и такое ему показала, что он перепугался насмерть, креститься стал, сгинь, кричит, нечистая сила, ну не смешно ли? А у меня вот он крестик, на шее висит, хахаха! - Жанна перестает смеяться и понижает голос. - Знаете, девочки, что я вам скажу - священники очень жопу любят. Больше Бога. Только обязательно приносят презервативы. А я их презираю. Видеть не могу. И этот вот тоже. Толстый такой, как сырник деревенский, присел на кушеточку и презерватив натягивает, будто презерватив тот его от мертвого чрева спасти может, а сам смеется, вот мол я каков, хоть и духовное лицо, а к проституткам хожу, и как с ними обращаться - знаю, чтобы венерической болезнью, прости господи, не заразиться. А какая у меня, мать твою, венерическая болезнь? На мне же ни одна зараза не живет. Загрызла я его.
- Как - загрызла? - спрашивает Люба, от неожиданности широко раскрыв засыпающие глаза.
- Зубами, - Жанна растягивает губы, чтобы показать, чем она загрызла попа. Зубы у нее на редкость здоровые и острые, особенно клыки. Она наклоняет чайник над большой синей чашкой, что дала Любе, и льет дымящейся, коричневой струей. - Крови в нем было очень много, всю мне спальню заляпал, так нагишом катался и катался, с кровати на пол, потом снова на кровать залезет - и снова на пол - шмяк тушей своей, а кровища так и брызгает, так и хлещет. Ковры пришлось менять, и обои. Вот какой от одного попа ущерб.
- Весело! - восхищается Наташа. Даже слезы на ее глазах за время рассказа высохли.
- Да ну, скука, - пожимает плечом Жанна. - А вот еще недавно монах был один, крепкий такой мужчина, я его на службе в церкви монастырской соблазнила, поглядела на него раз - и погиб человек, встречались мы с ним в овраге за стеной, на сырой траве, так он меня Тьмой называл. Тьма ты, говорит, моя, кромешная, и в глазах у тебя тьма. Землю бывало руками рвал, корни уважал выдергивать, боль, говорит, природе причиню - она проснется, озлится на человека, драться с ним начнет. Тогда, говорит, люди другие на землю родятся, не чета нынешним, новые пророки придут.