Он, - тут узловатый палец достойного потомка Прародителя Змеи ткнул куда-то вниз, - не пускает. Бывало, гребешь, это, гребешь к каким-нибудь горам, ан глядь - гребешь на самом деле от них. И поправляться, выходит, без толку...
-Да кто это - он?
-А-а-а... Тот самый, кто когда-то давным-давно выкопал эту ямину да и лег себе под ее дно.
-Да кто выкопал-то?
-А кто ж это знает? Говорят...
-Ну а говорит кто? Скажи толком.
-Собеседник его подумал, в глазах его на секунду появилась толика некоторой неуверенности, но затем он утвердился и ответил вполне даже уверенно:
-Кто-кто... Все говорят.
-Но я же все-таки добрался сюда как-то. Значит, можно и выбраться.
-Ничего не значит. По-твоему - так выходит, что ежели помереть довольно легко, то и воскреснуть, этак, через полгодика тоже ничего не стоит.
-И никто никогда не выбирался?
-Почему? Птицы забирали кое-кого, кто хотел.
-А Птицы как?
-Птицы - статья совсем особая, да они на глазок в таких вот местах и не летают. Им это ни к чему, у них карты ихние. Не даром они пуще глаза их берегут.
-Вот ты говоришь, - кто хотел... А что, бывало отказывались?
-Дак а чем же тут плохо? Тишина, покой, ничего не надо...
Разговор совершенно отчетливо становился бесполезным: они слишком плохо понимали друг друга. Неужели же это - навсегда? Не на Птиц же рассчитывать, в самом деле? Только, видать, не судьба; когда было уже почти темно и на небе светил один только Сервус, откуда-то сверху послышался вдруг натужный, скрежещущий вой, и поперек неба проползли два крошечных на таком расстоянии, расположенных рядом факела. Явные не-Птицы, незнакомцы также не могли быть людьми Прокладывающего Пути, поскольку пластичные, в воздухе струящиеся машины его дела летели почти бесшумно, только в кабине слышался басовитый свист, как от гигантской стрелы. Похоже, - Люгэ-Молот забрался-таки в небо... Это надо же! Его ищут, а он вроде бы как и не рад. Потом они еще не раз слыхали этот тоскливый звук в следующие дни, но только издалека, и самой машины тоже не видели ни разу. А еще был случай, когда он сидел на краешке плота, а вода перед ним вдруг забурлила, и четырехметровое членистое тело, бешено загребая множеством веслоообразных лап, не то проползло, не то проплыло мимо, оставляя за собой дорожку взбаламученного ила и крупнопузырчатой, радужной пены. Над водой выдавались два выпуклых глаза да острейшие кривые клешни, приподнятые кверху. Темно-оливкового цвета тварь явно направлялась куда-то по своим делам и мимо, но рядом с Юханом вдруг возник его хозяин. Глаза его горели истовым голубым пламенем, а сам он с решительным видом размахивал особо-зазубренной острогой на длинной бечеве. Юхан так и не успел как-либо предотвратить готовую свершиться глупость, - оружие со свистом прорезало воздух и пронизало панцирь неизвестного деликатеса чуть позади пучеглазой головы, после чего началась настоящая буря. Трофей бился так, что брызги разлетались кругом на целые десятки метров, но охотник намертво уперся в поперечный брус своими мощными коротковатыми ногами и начал потихоньку выбирать веревку. Тупая тварь, меж тем, только билась и рвалась, не в силах сообразить - да и попробовать на веревке клешни. Закрепив бечеву, хозяин в азарте сбегал куда-то и приволок другую острогу очень острую и лишенную зазубрин. С близкого расстояния он размахивался и - Гэх! - всаживал ее раз за разом глубоко в тело твари, вызывая этим новую вспышку волнения на море, а потом вытаскивал ее снова. Наблюдая таким образом за битвой гигантов, он поневоле увлекся и оттого не обратил внимания, как появился, усилился, а потом стал оглушительным трескучий рев импульсных двигателей, разработанных выкормышами Люгэ.
Машина подобралась к ним с тыла и опустилась на озерную поверхность, опершись на нее длинными поплавками. К этому времени они как раз одолели тварь и теперь выволакивали ее, переставшую сопротивляться, едва шевелящуюся, на бревна. Безымянный азартно орал что-то, и мускулы валами вздулись на его коренастом теле. Не шум, а именно что слабый, но вовсе непривычного типа толчок заставил их обернуться. Машина, малость дотянув по воде, ткнулась в плот поплавками, и на плот выскочили двое в одинаковых куртках и широких штанах из грубой черной домотканины, а на головах у незнакомцев красовались глубоко, на уши нахлабученные картузы. У поясов вновьприбывших болтались короткие, широкие сабли, а сами они, не обратив ни малейшего внимания на хозяина, прямиком направились к нему. При этом лица их, широкие, с массивными скулами, обтянутыми терракотовой кожей, были прямо-таки до ужаса серьезны и суровы. Он хорошо знал подобный тип людей: важное задание, - или то, что они таковым считали, - резко возвышало их в собственных глазах и делало их оч-чень величественными с немалой долей пафоса. Тяжелые головы пришельцев казались посаженными прямо на плечи, да и вообще были они коротковаты и доставали Юхану только до подбородка. Он усмехнулся: понятное дело, - послал на его поиски Молот-Люгэ не худших своих людей, однако же сами по себе, лично они не знали его, друга и ближайшего сподвижника Воплощенного...
2.
Так вот, хоть это и приснилось ему, он категорически утверждает, что ничего подобного никогда не видел, не слышал, не читал и ни малейшего не имел представления. Нельзя, нельзя так с живыми людьми. При его жизни либо уж не видеть ничего подобного даже и во сне, либо уж вовсе бы не просыпаться, причем последний вариант, разумеется, гораздо, несравненно лучше. Уже давным-давно, как бы не целый год уже, мысли о "не проснуться" стали постоянными, привычными, и даже при некоторой своей навязчивости какими-то уютными, на манер комнатных тапочек. Проснешься утром, настроение как обычно, сдохнуть бы в самую пору, а тут как вспомнишь, что очень даже скоро все это, так или иначе, кончится, - оно и легче становится. Хоть и считал он себя до необычайности малодушным и нерешительным, относительно этого решения он был совершенно уверен в его твердости. Следовало только все как следует подготовить и дождаться подходящего случая. Подходящий - это любой случай, когда никто не мешает. Когда, по возможности, никого нет. Потому что всего больше он тяготился навязанным ему жизнью постоянным людским присутствием. Находиться в обществе громогласного, грубого, самоуверенного существа любого пола и возраста было для него нестерпимой мукой. Подобные особи, как правило со страшной уверенностью несли жизнерадостную, непогрешимую, бодрую чушь, а он жалко поддакивал, даже в тех случаях, когда собеседником его являлся узколобый, злобный дебил, по этой причине особенно собой довольный. Им от него требовалось одобрение, хотя и вовсе непонятно, - зачем именно, потому что они явно своего собеседника не слушали и не слышали. Если он только чувствовал в тоне, манере, всем облике собеседничка хотя бы малейшую примесь агрессивности, то сразу же впадал в тоскливую панику, в мучительный ужас привязанного к пыточному столу, в застенке, когда основное действие еще не началось. И родителей своих он относил к такому вот, - навязанному ему, - обществу. Иногда казалось, что они нарочно мучают и дразнят его, специально заставляют делать то, что для него невыносимо, тягостно, совершенно противно его натуре. Каждая фраза и почти каждое слово отца коробили невыносимой смесью самоуверенности и идиотизма, и всегда было - по этим его словам, потому что так - тоже сойдет. И, были почему-то совершенно уверены в собственной непогрешимости и образцовом характере собственной жизни.