Это была череда вложенных образов: широкая комната, в её центре — переплетение коридоров, в одном из коридоров — та же комната с лабиринтом и так далее. “Матрёшка” показалась Леденцову знакомой, словно родной.
— Это ваши мысли, — пояснил Саня, — которые видит он.
— Он видит мои мысли? И вы видите? — Емельян Павлович выдернул ладонь, и свистопляска в голове прекратилась. — Тоже мне, кинозал нашли!
— Да расслабьтесь вы, — Саня попытался словить руку Леденцова, тот увернулся, неудачно толкнул стол…
— Ну вот, — чуть не плакал над разбитой “чекушкой” лингвист, — вечно так: то менты нагрянут, то водка палёная, теперь вот… Почему мне так не везёт?
Алена Петровна покачала головой и направилась за шваброй. Емельян Павлович направился было в прихожую, но был остановлен Иваном Ивановичем.
— Не переживайте, — сказал он, — первый блин всегда комом.
— На то он, блин, и блин, — подхватил Саня, вытирая ладонь, которой он держал руку текстолога. — Особенно, блин, первый блин.
— Первый будет и последним, — заявил Емельян Павлович. — Или вы думаете, что мне нравится, когда в моих мозгах копаются?
— Полноте, — сказал Иван Иванович, — никто там не копался. Сергей Владиленович был полностью поглощён своей главной проблемой… Сергей Владиленович! Что вы делаете?
Лингвистический алкоголик стыдливо положил на пол осколок бутылки, в котором осталось полглотка водки.
— Вы же порежетесь! Так вот, наш друг никому ничего про вас не расскажет. Александр, даром что балаболка, тоже лишнего не сболтнёт.
— Да захотел бы, — подхватил “балаболка”, — и то не смог бы рассказать! Как это расскажешь? Вот вы, Емельян Павлович, его мысли видели?
— Отчётливо.
— Ну, попробуйте нам их пересказать.
Леденцов задумался.
— Там были коридоры. О водке что-то. О еде. Много всего.
Не слишком информативно, правда? — Портнов улыбался весьма убедительно. — Присядьте, уважаемый Емельян Павлович, ваши тревоги беспочвенны. Вы боитесь, что мы откопаем что-то дурное в вашей памяти? Зря. Память Александру недоступна. Он видит и передаёт только то, что вы думаете сию секунду. Право же, опасаться совершенно нечего.
Так он говорил ещё минут десять без перерыва и снова, непонятно почему и чем, убедил Леденцова остаться. Затем отругал лингвиста, который всё-таки умудрился порезать язык об осколки, выудил из портфеля ещё одну бутылку и попросил Алену Петровну:
— Голубушка, можете не компенсировать. Это только мешает.
Алена Петровна послушно расслабилась и бросила взгляд на часы.
— Ступайте-ступайте, — улыбнулся Иван Иванович, — сегодня ничего опасного не предвидится. А я пока поясню, что нужно делать дражайшему Емельяну Павловичу.
— Вы же обещали, что мы за один сеанс справимся! — напомнил тот распорядителю.
— Так и будет. За один сеанс. Правда, до этого возможны одна-две неудачи.
— Или три-четыре?
— Это уж от вас зависит. Так что слушайте внимательно.
15
Как и всякий служилый и холостой человек, Леденцов ценил в рабочей неделе пятничный вечер и субботнее утро. В пятницу вечером осознаешь, что впереди два замечательных бездельных дня. Утром в субботу праздного времени остаётся чуть меньше, зато голова свободна и можно валяться в постели хоть до обеда. Семейному, да ещё и обременённому потомством мужчине подобное удаётся редко. С другой стороны…
Емельян Павлович не стал додумывать мысль до конца, вскочил с дивана и, чтобы взбодриться, проделал несколько физических упражнений. Не слишком, впрочем, утомительных: помахал руками да покрутил головой. Телефон требовательно мигал лампочкой автоответчика. Леденцов и без прослушивания догадывался, чей голос услышит, но всё-таки нажал на “Play”.
— Леденец, — это действительно была Катенька, — ты где пропадаешь? Что это за дела? Тебя что, опять в тюрьму забрали? Перезвони мне срочно!
Емельян Павлович направился на кухню, раздумывая о своих отношениях с этим милым, но бестолковым существом. Год назад он взял Катерину на место секретаря, но быстро понял, что его симпатия к ней зашкаливает за рамки приличия. Как благородный человек, он тут же договорился с одним своим должником и перевёл Катю в отдел маркетинга при местном станкостроительном заводе. Только после этого она стала для него Катенькой и объектом неплатонических ухаживаний. В отделе маркетинга собрались такие же, как она, улыбчивые смешливые создания (все равно на заводе никто толком не представлял, что это за маркетинг и из чего его делают). Так что рабочее время Катенька проводила весело, а большую часть нерабочего — с Емельяном Павловичем. Она таскала его по распродажам и гастролям столичных театров, чем немного утомляла.
И вот неделю назад они поругались. Это была обычная для них беспричинная ссора, после которой Леденцов обязан был три дня подряд обрывать телефон и обивать порог, ещё день — выпрашивать прощение, вскоре получать его в обмен на что-нибудь из одежды или дорогих побрякушек.
На сей раз сценарий был скомкан, потому что работы навалилось выше чердака: маячил отличный подряд на автоматизацию налогового управления. Кроме собственно денег, это сулило прочные и полезные связи… Словом, некогда Леденцову было обрывать и обивать. Он работал. Катенька дулась, сколько могла, но после налёта на офис всё-таки позвонила. Поговорили они не слишком нежно — на сей раз голова Емельяна Павловича была забита потусторонней чепухой от господина Портнова. Катя прозрачно намекнула (то есть заявила прямо), что пятничный вечер — последняя возможность искупить вину. Однако пятничный вечер Леденцов провёл в компании лингвиста-алкоголика, странного типа с гражданской выправкой и жуликоватого Сани.
Вспомнив Саню, Емельян Павлович улыбнулся и снял сосиски с плиты. Александр Леоновский, как выяснилось, был частым — и нежеланным — гостем в городских игорных домах. Он мастерски играл в покер, ни разу не попавшись на шулерстве. Дважды его били проигравшиеся в дым посетители казино, три раза — неустановленные хулиганы, а в последний год никто из завсегдатаев не садился с ним за стол.
— И не стыдно вам хвастаться? — вздыхал Иван Иванович, прерывая поток откровений словоохотливого Сани.
— А что такого? Я все по-честному делаю, тузов в рукава не прячу, с помощниками не перемигиваюсь, в чужие карты не лезу…
— Зато в чужие головы лезете!
Помнится, тогда Леденцов удивился:
— И что, вы прямо во время игры партнёров за руки хватаете?
— Зачем?
— Ну, чтобы мысли прочитать.
— За руки — это необязательно. Я и так могу. Только без физического контакта тяжелее.
“А я, дурень, — подумал Емельян Павлович, — ладошку у него выдёргивал, решил, что мысли спрячу!”
Тем временем подошли макароны, и Леденцов сел завтракать. На звонок Катеньки он решил не отвечать. Судя по всему, их отношения перешли в завершающую стадию. Немного жаль было эту маленькую, вечно взлохмаченную девочку-белочку. Емельян Павлович был в её жизни первым более-менее удачным романом. Предыдущие рыцари на белых конях обеспечили Кате череду злобных воспоминаний и два аборта.
— Ничего, — сказал себе Леденцов, — теперь у неё есть и положительный опыт. Приманит кого помоложе.
Самого Емельяна Павловича Катенька заарканила классическим женским методом — “отвали, козёл!”. Конечно, таких вульгарных выражений она не произносила, но вела себя в точном соответствии с этим девизом. Именно в период ухаживания Леденцов привык просить прощения за неизвестные ему провинности, часами говорить глупости по телефону и покупать цветы оптом.
А теперь все это следовало потихоньку сворачивать.