2
Нет, я положительно не мог дольше оставаться в этом зловещем отсеке, где все дышало смертью. Не помня себя, я перешагнул через груду тел и кинулся за переборку с одним намерением – расправиться с теми, кто содействовал этой чудовищной бойне.
Никогда прежде я не испытывал такой ослепляющей, всепоглощающей ярости и такого омерзения. Движимый ненавистью, я буквально перелетел через кабину и изо всех сил нанес удар по затылку тому из марсиан, который оказался ближе ко мне. Он сложился пополам и тут же рухнул, раскроив себе лоб об острый угол какого‑то инструмента. Электрический бич выпал у него из рук и покатился по полу; я немедля схватил оружие.
Второй марсианин сидел па полу и за две‑три секунды, прошедшие с момента моего появления, успел лишь повернуть ко мне недоумевающее лицо. Я свирепо взмахнул бичом и хлестнул его по ключице; он послушно согнулся и осел на бок. Неторопливо и хладнокровно я подошел к нему вплотную и прижал бич ему к виску. Он судорожно дернулся раз, другой, потом затих. Я взглянул на его сообщника, распростертого в полубессознательном состоянии на полу.
Не довольствуясь кровоточащей раной во лбу, я еще попотчевал его бичом, потом отшвырнул ужасное оружие и отвернулся. Внезапно мною вновь овладела дурнота, и я потерял сознание. Последнее, что я еще помню, – стук безжизненного тела рабыни, которое выпало из шкафа у меня за спиной.
Глава XIII
Великая битва
1
Мой обморок, по‑видимому, сам собой перешел в сон, так как несколько последующих часов совершенно выпали у меня из памяти. Когда же я наконец очнулся, то голова была ясная, только в течение первых минут отказывалась припоминать ужасные события, свидетелем которых мне довелось стать. Впрочем, едва, я приподнялся, как увидел трупы двух марсиан в черном и происшедшее всплыло в памяти во всех подробностях.
Я бросил взгляд на часы. Я по‑прежнему заводил их, поскольку обнаружил, что длина марсианского дня почти совпадает с земным, и, хотя знать точное время мне было ни к чему, часы оставались полезным инструментом для измерения его отрезков. Не сохрани я часов, я бы и не узнал, что пробыл на борту снаряда более двенадцати часов. Теперь каждая минута, проведенная в заточении, служила болезненным напоминанием о том, что я видел и сделал, потому я без промедления подошел к люку и попытался открыть его. Я же внимательно следил за тем, как его закрывали, вот и решил, что довольно будет повторить действия пилотов в обратном порядке. Однако обнаружилось, что это не так; колесо повернулась на дюйм‑другой и заклинилось. Я силился сдвинуть его с мертвой точки добрые пять минут, прежде чем оставил свои потуги за полной их несостоятельностью.
Тогда я стал озираться по сторонам, впервые реально осознав, что могу и не найти отсюда выхода. При этой страшной мысли я на мгновение поддался панике и заметался в тесном пространстве кабины, как загнанный зверь. Но, к счастью, здравый смысл все же возобладал, и я принялся за тщательный и систематический осмотр своей тюрьмы.
Прежде всего я осмотрел пульт управления в надежде, что сумею разобраться, как включается панель с экранами, и выясню, где же мы очутились после посадки. Не добившись в этом успеха (вероятно, сотрясение при посадке повредило приборы), я переключил свое внимание на те рычаги и кнопки, которые использовались во время полета.
Хотя на непросвещенный взгляд пульт управления представлялся хаотическим нагромождением разного рода рукоятей и штурвалов, я вскоре подметил, что определенные инструменты вынесены внутрь прозрачного противоперегрузочного кокона. А так как в полете марсианские пилоты находились именно здесь, логика подсказывала, что отсюда они могли и управлять траекторией снаряда.
Раздвинув ткань руками (сейчас, когда полет закончился, она свисала свободными складками), я принялся изучать инструменты один за другим.
Они были сконструированы очень прочными – наверное, чтобы могли выдержать большие нагрузки при выстреле и финальном падении, – и устроены несложно. Располагались они на своеобразном возвышении, укрепленном на полу кабины. О назначении приборов со стрелками я не взялся бы и гадать, но главное место занимали две металлические рукояти. Одна из них поразительно напоминала рукоять на машине времени сэра Уильяма: она была укреплена на шарнирах и могла двигаться вперед, назад и в обе стороны. Пробы ради я коснулся ее пальцами, потом отвел немного от себя. Тотчас же в дальнем конце корпуса послышался гул, и снаряд слегка задрожал.
Вторую рукоять венчал набалдашник из ярко‑зеленого вещества. Эта, по‑видимому, могла перемещаться лишь в одном направлении – вниз; но едва я тронул ее рукой, снаружи раздался сильнейший взрыв, снаряд внезапно резко покачнулся, и я не устоял на ногах.
Поднимаясь с пола, я вдруг понял, что обнаружил устройство, вызывающее зеленые вспышки, те, которые регулировали нашу скорость при посадке. Только теперь до меня наконец дошло, что механизмы на борту по‑прежнему действуют, просто на время выключены, и я решил, что гораздо разумнее и безопаснее будет не баловаться с ними, а сосредоточить усилия на собственном спасении.
Вернувшись к люку, я возобновил попытки пошевельнуть колесо. К немалому моему удивлению, оно пошло гораздо свободнее, и люк даже приоткрылся на несколько дюймов, прежде чем заклинился опять. При этом сквозь щель на пол потекла струйка мелких камешков и сухого песка. Сперва я пришел в искреннее недоумение, но потом понял, что при ударе во время посадки большая часть снаряда, и в первую очередь нос, могла зарыться глубоко в грунт.
Обдумав все хорошенько, я тщательно закрыл люк, вновь направился к пульту управления и, пересилив страх, вновь нажал на рукоять с зеленой верхушкой. Через несколько секунд, слегка оглохнув и не слишком твердо держась на ногах, я вторично приблизился к люку; его опять заело, но зазор стал шире, чем в первый раз.
Потребовалось еще четыре толчка, прежде чем люк открылся настолько, чтобы в кабину хлынула целая лавина камней и песка, а следом поток дневного света. Я не стал медлить, лишь подхватил ридикюль Амелии и протиснулся сквозь образовавшуюся щель на свободу.
2
После долгого карабканья по рыхлому песку, отталкиваясь от махины снаряда как от опоры, я наконец вылез на верх грунтового вала.
Моему взору предстала такая картина: снаряд при падении вырыл огромную яму, в которой теперь и покоился. Вокруг ямы вздымалась крутая насыпь выброшенной в стороны почвы, и над всем этим плавал едкий зеленый дым, – по всей вероятности, итог моих собственных усилий. Мне трудно было судить о том, глубоко ли засел снаряд в песке при первоначальном ударе, однако я все же мог догадаться, что изрядно сдвинул его с места, пока выбирался на волю.
Обойдя насыпь по бровке, я очутился возле кормовой части снаряда, которая не только не ушла в грунт, но, напротив, нависала над нетронутой почвой. Чудовища оставили нараспашку громадный люк, занимавший все дно снаряда, и главный отсек – как я теперь убедился, он занимал две трети корпуса – был совершенно пуст: ни самих чудовищ, ни созданных ими машин. Нижняя кромка люка отстояла от песка всего на фут‑полтора, так что попасть внутрь оказалось легче легкого. Надо ли говорить, что именно это я и сделал.
Всего пять‑десять минут понадобилось на то, чтобы обойти отсек, похожий на пещеру, и полюбопытствовать, какие следы пребывания чудовищ он сохранил, – и тем не менее миновал почти час, прежде чем я окончательно простился со снарядом.
Как выяснилось, мой предварительный подсчет оказался точным: в отсеке помещалось действительно пять чудовищ. Кроме того, на борту находилось несколько экипажей – я обнаружил множество перемычек и захватов, которые крепили их во время полета.
В глубине отсека, у стены, разделяющей снаряд надвое, я натолкнулся на обширный полог, размер и форма которого со всей несомненностью свидетельствовали о том, что чудовища кроили его для себя.