– О, как я ненавижу это дешевое морализаторство, свойственное абстрактной этике! Моя жена была очень дурна собой, она никогда не умела должным
образом накрахмалить мне бры-жии ровно ничего не смыслила в искусстве вкусно готовить. Возьмем, к примеру, хотя бы та-кой случай. Однажды мне
удалось убить в Хоглейском лесу оленя, великолепного самца-одногодка. Так вот – как же, ты думаешь, она с ним распорядилась и что в конце концов
было подано к столу? Да что толку сейчас говорить об этом – дело ведь прошлое! И пусть я действи-тельно убил свою жену, но заморить меня
голодом, доведя до мучительной смерти, было со сто-роны ее братьев тоже не очень-то красиво.
– Они заморили вас голодом? О, мистер призрак, – то есть, я хотела сказать, сэр Саймон, – вы, наверно, и сейчас голодны? У меня в сумке есть
бутерброд. Возьмите, пожалуйста!
– Нет, спасибо. Я давно ничего не ем. Но все равно с твоей стороны это очень любезно, и вообще ты гораздо симпатичнее всей своей ужасной,
невоспитанной, вульгарной и бесчестной семьи.
– Не смейте так говорить! – воскликнула Вирджиния, топнув ногой. – Это про вас можно сказать, что вы невоспитанны, ужасны и вульгарны, а что
касается честности, так вы сами пре-красно знаете, кто таскал у меня из ящика краски, чтобы наводить ваше дурацкое кровавое пятно в библиотеке.
Сперва исчезли все красные краски, включая и алые, так что я больше не могла изображать закаты, потом вы унесли изумрудную зелень и желтый хром,
а закончилось тем, что у меня вообще ничего не осталось, кроме индиго и китайских белил, и мне пришлось ограничиться пейзажами с лунным светом,
а они невыносимо унылы, да и рисовать их ужасно трудно. Но я никому на вас не наябедничала, хоть и очень сердилась. И вообще все это страшно
глупо: ну разве бывает изумрудная кровь?
– А что мне оставалось делать? – произнес призрак с некоторым смущением. – В нынешние времена достать настоящую кровь не так-то просто, и,
поскольку твой драгоценный братец решил пустить в ход свой «образцовый пятновыводитель», – а с этого все и началось, – мне ничего другого не
оставалось как воспользоваться твоими красками. А что касается цвета, то это, знаешь ли, дело вкуса. У Кентервилей, например, кровь голубая,
самая голубая во всей Англии. Впрочем, вас, американцев, такие вещи мало волнуют.
– Откуда вам знать, что нас волнует? Я вам очень советую к нам эмигрировать и расши-рить у нас свой кругозор. Папа с радостью устроит вам
бесплатный проезд, и, хотя пошлины на спиртное, а значит, и на все спиритическое ужасно высокие, проблем на таможне у вас не будет, так как все
чиновники там – демократы. А в Нью-Йорке вас ждет огромный успех. Я знаю там многих людей, которые с охотой бы дали сто тысяч долларов просто за
то, чтобы у них был де-душка, ну а за то, чтобы иметь семейное привидение, дадут во сто крат больше.
– Боюсь, мне не понравится ваша Америка.
– Потому что у нас нет ничего допотопного и диковинного? – насмешливо спросила Вирд-жиния.
– Ничего допотопного и диковинного? А ваш флот и ваши манеры?
– Всего хорошего! Пойду попрошу папу, чтобы он разрешил близнецам продлить канику-лы еще на одну неделю.
– Прошу вас, не уходите, мисс Вирджиния! – воскликнул призрак. – Я так одинок и несча-стен! И я совершенно не знаю, чем мне заняться. Больше
всего я хотел бы уснуть, но, увы, не мо-гу.
– Ну что за глупости вы говорите! Для этого всего лишь надо лечь в постель и задуть свечу. Вот бодрствовать – это гораздо труднее, особенно в
церкви.
– Ну что за глупости вы говорите! Для этого всего лишь надо лечь в постель и задуть свечу. Вот бодрствовать – это гораздо труднее, особенно в
церкви. А для того, чтоб уснуть, не нужно никаких усилий. С этим справится и грудной младенец, хоть он почти ничего не соображает.
– Я не сплю уже триста лет, – печально промолвил призрак, и прекрасные голубые глаза Вирджинии широко раскрылись от удивления. – Триста лет я не
знаю сна и чувствую себя бес-конечно уставшим!
Лицо Вирджинии затуманилось, губы ее задрожали, словно лепестки розы. Она подошла к привидению, опустилась на колени и заглянула в его древнее,
морщинистое лицо.
– Бедный, бедный призрак, – едва слышно проговорила она. – Неужели ты не знаешь тако-го места, где мог бы уснуть?
– Далеко-далеко отсюда, там, за сосновым бором, – отвечало привидение тихим, мечта-тельным голосом, – есть маленький сад. Трава там высокая и
густая, среди травы белеют цветы болиголова, подобные большим звездам, и всю ночь там поет соловей. Да, всю ночь не смолкая поет соловей,
холодная хрустальная луна бесстрастно взирает вниз, и могучий тис простирает над спящими свои исполинские ветви.
Глаза Вирджинии заволокли слезы, и она спрятала в ладони лицо.
– Ты говоришь о Саде Смерти? – прошептала она.
– Да, я говорю о нем. Как, должно быть, прекрасна Смерть! Как хорошо лежать в мягкой, теплой земле, зная, что над тобой колышутся травы, и
слушать вечную тишину. Как хорошо, что нет ни вчера, ни завтра, что можно забыть о ходе времени и навеки забыться, обретя наконец покой. Знаешь,
ты мне можешь помочь. Ты можешь отворить для меня врата Храма Смерти, ибо с тобой Любовь, а Любовь ведь сильнее Смерти.
По телу Вирджинии прошла холодная дрожь, и некоторое время между ними царило мол-чание. Ей казалось, будто все это жуткий сон.
Потом снова заговорил призрак, и голос его звучал подобно вздохам ветра.
– Ты читала древнее пророчество, начертанное на окне библиотеки?
– О, много раз! – воскликнула девочка, поднимая на привидение глаза. – Я успела его вы-учить наизусть. Оно написано какими-то старинными
причудливыми буквами, так что сразу их трудно прочесть. Там всего лишь восемь строчек:
Когда по воле девственницы юной
Молитву вознесут уста Греха,
Когда миндаль засохший ночью лунной
Цветеньем буйным поразит сердца,
А малое дитя проронит тихо слезы,
Дабы они с души все скорби смыли,
Тогда настанет мир, уйдут из замка грозы
И снизойдет покой на Кентервиля.
Только я не понимаю, что это значит.
– А это значит, – печально промолвил дух, – что ты должна оплакивать мои прегрешения, ибо у меня не осталось слез, и молиться за мою душу, ибо у
меня не осталось веры. И тогда, если ты будешь оставаться такой же доброй, чистой и кроткой, Ангел Смерти смилуется надо мной. Страшные видения
будут преследовать тебя в темноте, злые голоса станут шептать тебе на ухо ужасные вещи, но они не причинят тебе никакого вреда, ибо все темные
силы ада бессильны пред чистотою ребенка.
Вирджиния ничего не говорила в ответ, и призрак, глядя на ее склоненную златовласую голову, принялся в отчаянии ломать руки. Вдруг девочка
встала. Лицо ее было бледным, глаза как-то странно сияли.
– Я не боюсь, – сказала она решительно. – Я попрошу Ангела смилостивиться над тобой.
Издав негромкое радостное восклицание, призрак поднялся на ноги, взял ее руку и, со ста-ромодной грацией, низко склонившись, поднес к губам и
поцеловал. Пальцы его были холодными как лед, а губы жгли ее руку как огонь, но Вирджиния не отпрянула от него, и он повел ее за руку через весь
полутемный зал.