Но он говорил о том, что еще неизвестно, каким вином наполнится тот хорошо прокопченный мех, каким он стал. Я не знаю, что это за вино.
Но Инджестри, в отличие от других, такой общий ответ явно не устраивал.
– И что же, мы об этом никогда не узнаем? Как нам это выяснить?
– Ну, уж это от вас зависит, – сказал Линд. – Разве вы не собираетесь пригласить Айзенгрима в Лондон посмотреть отснятый материал? Вызовите его в Лондон и попросите продолжить.
На лице Инджестри застыло выражение неуверенности.
– Не знаю, сможем ли мы наскрести столько денег? – произнес он. – Корпорация довольно прижимиста, когда дело касается непроизводственных расходов. Конечно, мне бы хотелось его пригласить, но если мы сильно выйдем за рамки бюджета, то мне укажут мое место, как говорили слуги в те дни, когда знали про себя, что они – слуги.
– Да ну, глупости, – сказал Кингховн. – Вам это вполне по силам.
Но с лица Инджестри не сходило выражение озабоченного, сморщившегося ребенка.
– Я знаю, что беспокоит Роли, – кивнула Лизл. – Он думает, что расходы на Айзенгрима он из Би-би-си еще сумеет выжать, но не сомневается, что на меня и Рамзи денежек ему не дадут. А он такой милый – ему и в голову не приходит, что Магнус мог бы отправиться в такую поездку без нас. Разве нет, Роли?
Инджестри посмотрел на нее.
– В самую точку, – сказал он.
– Не беспокойтесь, – сказала Лизл. – За себя я заплачу. И даже этот старый ворчливый скряга Рамзи, может быть, раскошелится на несколько пенсов. Сообщите нам, когда приехать.
И тогда наконец они отбыли к себе в гостиницу. Когда мы с Лизл вернулись в лоно готического возрождения, то есть в огромный мрачный зоргенфрейский холл, я произнес:
– Хорошо, что ты сегодня вспомнила про Иуду Леввея. Его почти забыли. Но ты ошибаешься, если думаешь, что о его жизни после распятия Христа ничего не известно. Есть апокрифические «Деяния Фаддея» – прозвище у него такое было: Фаддей, – в которых все о нем рассказано. Эти Деяния не вошли в Библию, но они существуют.
– И что они собой представляют?
– Сплошные чудеса. Настоящая «Тысяча и одна ночь». А он – в самом центре событий.
– Ну, а я что говорила?! Очень по-человечески. Уверена, он сам их и написал.
II. Смех Мерлина
1
Работал Юрген Линд не торопясь, а потому на доведение до ума «Un Hommage ? Robert-Houdin» потребовалось больше времени, чем мы предполагали, и прошло почти три месяца, прежде чем Айзенгрим, Лизл и я отправились в Лондон, чтобы посмотреть, что же получилось. Из вежливой формулы приглашения вытекало, что критика приветствуется. Айзенгрим исполнял в фильме главную роль, а Лизл вложила в предприятие немалые деньги, предполагая через два-три года вернуть их с хорошими процентами, но я думаю, все мы прекрасно понимали, что если начнем критиковать Линда, то особого восторга это не вызовет. И тем не менее приличия были соблюдены.
Мы редко путешествовали втроем, но если это случалось, то не обходилось без препирательств – где остановиться. Я предпочитал небольшие приличные отели; Лизл была согласна на любой, лишь бы он назывался «Ритц», – национальное пристрастие; [100] Айзенгрим предпочел «Савой».
Апартаменты, которые мы заняли в «Савое», точно соответствовали вкусам Магнуса. Стиль интерьера относился к началу двадцатых годов, и с тех пор здесь ничего не менялось. Комнаты были большие, а стены выкрашены в самый унылый из цветов, какими пользуются декораторы: серовато-белый. Под потолком в гостиной – зеркало в раме шириной не меньше девяти дюймов. Электрический камин с модерновыми завитушками исторгал при включении тяжелый запах подгоревшей пыли, наводивший на мысли о мышах. Громоздкая и неуклюжая мебель в стиле двадцатых.
Окна выходили на улочку, которая, по моим меркам, не тянула и на переулок, и даже Лизл называла ее не иначе как «драная улица». [101] Но, к нашему изумлению, Магнус изрек, что никто, считающий себя джентльменом, никогда не смотрит из окна. (Что он мог знать о тонкостях аристократического этикета?) Там была невероятных размеров спальня для главы семейства, и Магнус оккупировал ее, сказав, что вторую кровать в ней может занять Лизл. Моя комната – довольно большая, но, конечно, куда как меньше – располагалась ближе к ванной. Сие заведение поражало архаичным великолепием: стены выложены чуть ли не римской плиткой, ванна вровень с полом и гигантское биде. Это великолепие стоило в день столько, что я вздрогнул, даже разделив эту цифру на три, но предпочел помалкивать, рассчитывая, что долго мы здесь не пробудем. Я не скупердяй, но думаю, что благопристойная бережливость приличествует даже очень богатым – таким, как Лизл. К тому же я достаточно знал нравы очень богатых, чтобы понимать: мне придется заплатить ровно треть и ни пенсом меньше.
Магнус относился к своей новой роли звезды – хотя всего лишь и звезды отдельной телевизионной постановки – без капли юмора, что мне представлялось нелепым. В первый наш вечер в Лондоне он настоял, чтобы Линд и его команда пришли к нам в гостиную «закусить». Закусить! Да от такой закуски не отказались бы Соломон и царица Савская. Увидев все это, расставленное на столе официантами, я невольно погрузился в мрачные расчеты – сколько составит одна треть стоимости сей роскоши. Кусок в горло не полезет – таким было мое первое впечатление. Другие, однако, ели и пили без всякой меры, а не успели они войти в номер, как начались намеки на то, что хорошо бы услышать продолжение истории, начатой Магнусом в Зоргенфрее. Мне тоже хотелось продолжения, а поскольку было очевидно, что за эту историю мне придется дорого заплатить, я преодолел сомнения и позаботился, чтобы получить свою долю на этом пиршестве.
Просмотр «Hommage» был назначен на следующий день на три часа.
– Прекрасно, – сказал Магнус, – у меня утром будет время совершить маленькую сентиментальную прогулку.
Вежливый интерес Инджестри и деликатно-любознательное прощупывание – по каким местам.
– Кое-что связанное с поворотной точкой в моей жизни, – сказал Магнус. – Думаю, человеку не следует пренебрегать такими традициями.
А Би-би-си ничем не может быть полезным, поинтересовался Инджестри.
– Нет-нет, – сказал Магнус. – Я просто хочу возложить цветы к подножию одного памятника.
Но Инджестри, конечно, настаивал – почему бы Магнусу не разрешить кому-нибудь из отдела связей с общественностью или из какой-нибудь газеты запечатлеть этот душещипательный момент? Впоследствии, когда нужно будет подогреть интерес к фильму, такая фотография могла бы оказаться очень полезной.
Магнус был сама скромность. Он бы предпочел не делать достоянием общественности глубоко личный жест благодарности и уважения. Но он готов признаться друзьям, что планируемое им мероприятие связано с подтекстом фильма. Действо, имеющее отношение к его карьере. Нечто, совершаемое им всякий раз, когда он оказывается в Лондоне.
Он зашел так далеко, что не осталось никаких сомнений – он напрашивается на лесть, и Инджестри принялся ему льстить, искусно смешивая симпатию и уважение. Это была яркая демонстрация того, почему Инджестри удалось не только выжить, но и преуспеть в жестоком мире телевидения. Долго уговаривать Магнуса не пришлось, и я думаю, все сложилось, как он и задумывал с самого начала.
– Ничего экстраординарного. Я хочу возложить несколько желтых роз – надеюсь, мне удастся купить желтые – к подножию памятника Генри Ирвингу [102] за Национальной портретной галереей. Вы его знаете. Это один из лучших памятников в городе.