Гэс вскочил на ноги, схватил с биллиарда шар и, не то всхлипнув, не то выругавшись, швырнул в него. Биггер успел заслонить лицо, и удар пришелся ему в кисть руки. Он зажмурил глаза, когда шар мелькнул перед ним в воздухе, а когда он открыл их, то увидел, что Гэс бежит к внутренней двери, и в ту же секунду услышал, как шар упал и покатился по полу. Острая боль пронизала руку. Он бросился вперед, рыча:
– А, сукин сын!
Он споткнулся о кий, валявшийся на полу, и упал.
– Ну, Биггер, может, хватит? – сказал Док смеясь.
Джек и Джо тоже смеялись. Биггер встал и обернулся к ним, придерживая ушибленную руку. Глаза его покраснели, взгляд был полон безмолвной ненависти.
– Перестаньте гоготать, – сказал он.
– Не сходи с ума, парень, – сказал Док.
– Перестаньте гоготать, – повторил Биггер, доставая из кармана нож.
– Смотри ты у меня, – предостерег его Док.
– Биггер, Биггер, – сказал Джек, пятясь к внутренней двери.
– Теперь уж ты все испортил, – сказал Джо. – Да тебе, верно, того и надо было.
– К дьяволу! – закричал Биггер, заглушая голос Джо.
Док полез под стойку, и, когда поднялся, в руке у него было зажато что-то, чего он не показывал. Он стоял и смеялся. У Биггера в углах рта показалась пена. Он шагнул к биллиарду, не сводя глаз с Дока. Широкими размашистыми движениями он принялся резать зеленое сукно. При этом он все время смотрел Доку в лицо.
– Ах ты, зараза! – крикнул Док. – Пристрелить бы тебя на месте, честное слово! Убирайся вон, пока я полисмена не позвал.
Биггер не торопясь, медленно пошел к выходу, глядя на Дока и сжимая в руке открытый нож. На пороге он оглянулся. Джека и Джо уже не было в комнате.
– Сейчас же убирайся! – сказал Док и показал ему револьвер.
– А что, не нравится? – спросил Биггер.
– Убирайся, пока я тебя не пристрелил, слышишь! – сказал Док. – И чтоб духу твоего здесь больше не было!
Док сердился, и Биггер струсил. Он закрыл свой нож, положил его в карман и вышел на улицу. Яркое солнце заставило его зажмуриться, все в нем было напряжено до того, что он с трудом дышал. Пройдя полквартала, он поравнялся с лавкой Блюма; он скосил глаза на витрину и увидал, что покупателей в лавке нет и Блюм сидит один. Да, они успели бы ограбить лавку, даже сейчас еще успели бы. Он обманул Гэса и Джо и Джека. Он пошел дальше. Полисмена нигде не было видно. Да, они легко могли ограбить лавку и убежать. Он надеялся, что его драка с Гэсом заслонила то, что он хотел скрыть. По крайней мере после этой драки он чувствовал себя равным им всем. И Доку тоже. Разве он не изрезал его биллиард и не заставил его взяться за револьвер?
Его томило желание остаться одному, он прошел еще квартал и свернул в переулок. Вдруг он начал смеяться, тихо, судорожно; он остановился и почувствовал что-то влажное, теплое у себя на щеке; и он смахнул это. «Господи, – прошептал он, – я досмеялся до слез». Он тщательно вытер лицо рукавом и минуты две стоял неподвижно, разглядывая тень телефонного столба на мостовой. Потом он сразу выпрямился, перевел дух и пошел дальше. Ладно, хватит! Он споткнулся, попав ногой в выбоину на тротуаре. А, черт! Дойдя до конца переулка, он снова повернул и медленно шагал по залитой солнцем улице, глубоко засунув руки в карманы и угрюмо повесив голову.
Он пришел домой, уселся в кресло у окошка и задумчиво стал смотреть на облака.
– Это ты, Биггер? – окликнула мать из-за занавески.
– Я, – сказал он.
– Зачем это ты приходил недавно и сейчас же опять убежал?
– Ни за чем.
– Смотри, сынок, хоть теперь будь поосторожнее.
– Господи, мама! Оставь ты меня в покое.
Несколько минут он прислушивался к шлепанью белья о стиральную доску, потом рассеянно уставился в окно, вспоминая, какое у него было чувство, когда он дрался с Гэсом в биллиардной.
Он был доволен, что через час надо идти договариваться насчет этого места у Долтонов. Товарищи опротивели ему, он знал – то, что случилось сегодня, положило конец его участию в их делах. Точно человек, который с сожалением и без всякой надежды созерцает обрубок ампутированной руки или ноги, он знал, что страх перед белым хозяином лавки побудил его затеять эту драку с Гэсом; он знал лишь каким-то смутным чутьем, не воспринимая этого в форме четкой и ясной мысли. Инстинкт подсказал ему в его смятении, что лучше избить Гэса и сорвать весь план грабежа, чем пойти против белого человека с револьвером в руке. Но он загнал глубоко внутрь это ощущение страха; его воля к жизни зависела от того, удается ли ему скрыть свой страх от своего сознания. Он избил Гэса потому, что Гэс запоздал: такова была версия, которая согласовалась с его чувствами, и он не пытался оправдать себя в собственных глазах или в глазах товарищей. Для этого он их недостаточно высоко ставил; он не считал себя ответственным перед ними за свои поступки, хотя они должны были принимать в задуманном грабеже такое же участие, как он. Это было для него обычно. Сколько он себя помнил, он никогда ни перед кем не чувствовал ответственности. Как только обстоятельства складывались так, что к нему предъявляли какие-то требования, он восставал. Так он жил, он проводил свои дни, стараясь преодолевать или удовлетворять властные стремления, царившие в мире, который внушал ему страх.
В окно было видно, как солнечные лучи догорали над гребнями крыш и на землю легли первые тени сумерек. Время от времени по улице пробегал трамвай. В дальнем углу комнаты шипела заржавелая батарея. Весь день было ясно по-весеннему; но сейчас серые облака медленно затягивали солнце. Зажглись, все разом, уличные фонари, и небо потемнело и придвинулось к крышам.
Он чувствовал под рубашкой металлический холод револьвера, прижатого к голому телу; надо было встать и положить его на место, под матрас. Нет! Пусть останется при нем. Он возьмет его с собой туда, к Долтонам. Ему будет как-то спокойнее, если он его возьмет; он не собирался пускать его в ход, да, в сущности, ему нечего было и бояться, но он испытывал какую-то тревогу и недоверие, ему казалось, что лучше будет взять его с собой. Он идет к белым людям, так пусть и нож и револьвер будут при нем, это поможет ему чувствовать себя равным им, придаст ему сознание своей полноценности. Потом он нашел разумное оправдание этому: чтобы попасть в дом Долтонов, он должен пройти через район, населенный белыми. Правда, за последнее время не было слышно о каких-либо избиениях негров, но это всегда возможно.
Где-то на часах пробило пять. Он вздохнул, встал на ноги, широко зевнул и потянулся изо всех сил, расправляя онемевшее тело. Он снял с вешалки пальто, так как на улице стало холоднее; взял кепку. Он пошел к двери на цыпочках, стараясь выскользнуть незаметно для матери. Но как только он повернул ключ, она окликнула его:
– Биггер!
Он опустил руку и нахмурился:
– Да, мама?
– Ты идешь насчет этой работы?
– Да.
– Что ж ты ничего не поел?
– У меня уже времени нет.
Она подошла к двери, вытирая передником мыльные руки:
– На вот двадцать пять центов, купи себе что-нибудь.
– Ладно.
– И смотри берегись, сынок.
Он вышел и зашагал на юг, к Сорок шестой улице, а потом свернул на восток. Так значит, через несколько минут он увидит, похожи ли эти Долтоны, его будущие хозяева, на тех людей, которых он сегодня видел в кино. Но когда он шел по широким и тихим улицам района белых, эта перспектива показалась ему гораздо менее заманчивой и интригующей, чем утром. Дома, мимо которых он проходил, были высокие, в окнах горел мягкий свет.