Никаких подробностей о нем от нового протоиерея я не узнал. Но кое-что заметил. Во-первых, кто-то его информировал об убийстве Марьяны Вдовиной, он знал о нем до моего посещения. Во-вторых, он заинтересован в окончании следствия.
- Почему?
- Хотя бы потому, что Михеева - его прихожанка. О "сокровище" он может и не знать, но к судьбе ее небезучастен.
- Вы все еще не отказались от версии о "сокровище"?
- Нет. И намерен продолжать розыск.
Глебовский провел пальцем по коротко подстриженным усикам, взял "дело" в картонной папке, пошел к двери. Уже на пороге обернулся, бросил:
- Ох, не верю я в ваше "сокровище". Но коли версия возникла, проверить обязаны. Действуйте, Юрий Александрович, как говорится - бог в помощь. Подходящая терминология для "церковного" дела?
- Не очень, Виктор Петрович. Бог - помощник никакой. Проверено веками. А вот слуги божьи...
2
Андрей Востоков слез со стремянки, вытер испачканные замазкой пальцы.
- Теперь прочно замазал. Под цвет. И хорошо, что с миноискателем они прошлись только по полу.
- И во дворе, - задумалась Екатерина. - А может, все это лучше вынуть из стенки? Второй раз с обыском не придут.
- Кто их знает, - замялся Андрей. - Лучше потерпим еще месячишко. Ценности в стенке сохраннее. И нам спокойнее. А Василий к тому времени уже свой срок получит. Полтора-два года - больше не потянет. А мы к тому времени уже покупателя найдем. Носа не вешай.
- Я не вешаю.
- Странная ты баба, Екатерина. Все ж мать убита, а ты хоть бы слезу уронила...
- Мать? - Екатерина усмехнулась. - По паспорту. Много ли я от нее добра видела? Мать... Она, кроме бога и папашки моего липового, никого не любила. Бог, бог, будь он неладен.
- Не богохульствуй, красавица. Он тебя кормит. И неплохо.
- Кормит, - согласилась Екатерина. - А она мне лоб расшибла, чтоб я в него верила. Знала, что не верю, потому и не любила меня.
- А ты ее?
- И я ее.
- Ай-яй-яй, как нехорошо - о матери-то.
- Ты бы лучше помолчал, жалетель... Подумал бы, что милицейские подозревают.
- Другой версии у них нет, Катя. А обыск они сделали для проформы. Это им тетка, стоявшая за окном, сболтнула о сокровище.
- Я же им все объяснила, Андрей.
- Правильно. Но у них ведь служба такая: проверить надо. Ну и проворили. Убийство неумышленное, мотива нет. Отцовские бумаги они у меня взяли, но ведь в них ничего нет. Марьянино письмо отцу о его "бесценком даре" у меня в бумажнике.
- Так ведь это улика, Андрей.
Востоков порылся в карманах пиджака, достал из бумажника пожелтевшее от времени письмо мачехи и, помахав им перед глазами сводной сестры, сказал с кривой усмешкой:
- Единственная улика, сестричка А сейчас и ее не будет.
Щелкнул зажигалкой, подождал, пока злополучное письмо не сгорит, вздохнул облегченно:
- Теперь нам уголовный розыск не страшен. Даже если они за нас возьмутся.
Екатерина вздрогнула:
- Уже думал об этом?
- Милицейские с высшим образованием - люди дошлые, Катька Смотря кто из них и как дело поведет.
- Мне этот милиционер что-то не нравится.
- Который со следователем приезжал?
- Нет, теперешний. Молчун.
- Этот не страшен. Службист. Приказали обыск сделать - сделал. На рассвете нас поднял, ключи к замкам проверил, двор вскопал. Не-е, меня больше первый интересует. О котором рассказывала. Капитан. Видно, по его думке и обыск делали. В первый раз не додумался, по второму кругу пошел. А это, если не пугает, то озабочивает.
Второй экскурс в прошлое
1
Саблин подошел к белому одноэтажному домику, спрятанному за узеньким палисадником. Впереди, в конце выложенной кирпичом дорожки, чинил крыльцо человек в цветной ковбойке и холщовых брюках, вправленных в резиновые сапоги. Саблин кашлянул. Человек обернулся, вгляделся и надел брошенную рядом на куст выгоревшую досветла домашнюю рясу.
- Не обессудьте, отец дьякон, - сказал Саблин. - У меня есть и к вам разговорчик.
Длинноволосый, с подстриженной бородкой соборный дьякон показал на вкопанный за кустами дощатый столик:
- Садитесь, товарищ инспектор. Почту за честь. Не узнал вас без формы.
Саблин, расстегнув пиджак, присел к столу.
- Мое дело вас не касается, отец дьякон... - начал он, не зная, как лучше повести разговор.
- Давайте по-светскому, без духовного диалекта, - остановил его дьякон. - Вас как зовут? Юрий Александрович? Не удивляйтесь, что ведаю: справился у нашего участкового. А меня - Аким Васильевич. Так что слушаю и внимаю.
- Вы слышали что-нибудь об убийстве Марьяны Вдовиной, бывшего регента вашего хора?
Дьякон понимающе усмехнулся, словно он именно этого вопроса и ожидал.
- Она хористкой была, а регентом сейчас ее дочь, Екатерина Серафимовна. Из самодеятельности к нам пришла. И про горе ее знаю, хотя, честно сказать, не сладко ей было с покойницей. А Василия просто жаль. Тихий мужик, не скандальный. У тещи по струнке ходил. А вот довела-таки до смертоубийства.
- Вы его хорошо знаете?
- В одной школе учились. Даже дружили тогда. Он мои певческие вылазки к отцу Серафиму покрывал: в школе никто не знал, что я церковным пением болею. А то мне бы житья не было.
- Сейчас встречаетесь?
- Иногда. С Екатериной чаще. У нас много общего: петь любим.
- В квартире Вдовиной есть еще один жилец: сын вашего покойного протоиерея - Востоков. Его знаете?
Дьякон ответил не сразу, поразмыслил, и вдруг что-то мелькнуло в глазах его, как сигнал из далекого прошлого.
- Тоже в нашей школе учился, - вздохнул он, словно на этот раз принадлежность к единому школьному братству не вызвала в нем ни дружелюбия, ни симпатии. - Только на семь классов нас обогнал, мы поступали, а он уже к концу десятилетки тянулся. Не дружили тогда: разнолетки, понятно, а знаю я о нем все, как и про всех, кто с нами на одной улице жил. Только ведь прошлое это, а вам небось настоящее подавай.
- А меня как раз прошлое занимает больше, чем настоящее, - сказал Саблин. - Хотелось бы знать, каким он рос в семье и каким вырос в людях.
- До уголовщины, полагаю, не дошел, да и работенка у него не пыльная: заработать можно, государство не обкрадывая. Но уж если вы заинтересовались им, вопросов не задаю, расскажу обо всем, что спрашиваете. С характером в люди вышел парень, весь в отца - те же гены. В церковной семье вырос, а в церковь только до школы ходил, когда отца нельзя было ослушаться. В школе, говорят, сразу же директору на отца жалобу подал: не хочу, мол, ни молитвы читать, ни Евангелия, ни говеть, ни к иконам прикладываться. Ну, вмешались, конечно, и освободили парня, как вы говорите, от религиозного дурмана. А отец не простил. Невзлюбил сына. Только мать и воспитывала мальчишку, пока не умерла от инфаркта. Когда же в доме мачеха появилась - ее отец Серафим из хора в экономки взял, Андрей добровольцем на фронт ушел.
- Раз добровольцем на фронт ушел, значит, человек порядочный, да? полувопросительно заметил Саблин.
- Вроде бы. Действительно - вроде. На фронт ушел - где-то при штабе устроился. От маршей освободился - плоскостопие. С войны вернулся - под суд попал. Из колонии пришел, в Москву уехал, да, слыхал я, там чуть в грязное дело не влип, вот и пришлось домой воротиться. Теперь Оценщиком в здешней комиссионке работает. Чисто, говорят, работает.
- Как же он на квартиру к мачехе попал? Отец его, что ли, там жил?
У дьякона даже глаза блестели от умиления собственным рассказом. Должно быть, любил поговорить по душам бывший служитель Мельпомены.
- Нет, - сказал он, - отец Серафим в доме при церкви жил. Там сейчас нынешний протоиерей живет. А тут бывший дьякон хозяйничал - ныне в Верее под Москвой священствует.