Тем более что она раньше и представить себе не могла, что кроткий и замкнутый, как древний лама, руководитель экспедиции Абоянцев вдруг заговорит таким раздраженным тоном.
Но коса, по‑видимому, нашла на камень – тон Гамалея тоже изменился, и Кшися подумала, что так говорить можно только с абсолютно чужим человеком: роняя ледяные градинки слов с высоты своего роста на маленького Абоянцева.
– Ну, раз специальной теории у нас нет и быть не может, а мы все уже здесь и готовы действовать, то незачем тянуть все девяносто дней. У вас ведь есть право сократить подготовительный период до сколь угодно малого срока, и я это знаю.
Кшися замерла. Абоянцев, значит, это может! Они изнывают в своем проклятом колодце, зная, что там, за студенистыми непрозрачными для них стенами бьется, как привязанная за лапу птица, другая жизнь, другая цивилизация, – впрочем, цивилизация ли? А они проводят день за днем в бесконечных тренировках, упражнениях, исследованиях, которые ничего уже прибавить не могут. А Абоянцев…
– Да, – сказал Абоянцев, – такое право у меня есть. На исключительный случай. И плохо, что об этом знаете вы…
Он выдержал великолепную паузу, за которой Кшися перестала восхищаться Гамалеем и поняла, что сейчас он будет отменнейшим образом поставлен на место. Но то, что она услышала, было на порядок страшнее – просто потому, что это было уже не мнение или приказ руководителя экспедиции, а воля тех, кто, оставаясь на Большой Земле, тем не менее распоряжался судьбами всех дальнепланетчиков.
– Так вот, – продолжал Абоянцев, – вы меня обязали бы в высшей степени, если бы потрудились забыть о том, что находитесь на чужой планете. Отправляясь сюда, вы прекрасно знали, что весь первый этап пройдет так и в таких условиях, как если бы это было обычным тренировочным лагерем где‑нибудь в окрестностях Масеньи или Вышнего Волочка. Мы только готовимся, ТОЛЬКО! – прошу не забывать этого ни на одну минуту. Мы естественно и непринужденно проходим подготовительный период, а то, что аборигены тем временем наблюдают за нами и таким образом привыкают к нам, касается только их, но отнюдь не нас!
Он вдруг шумно вдохнул, со всхлипом, что совершенно не вязалось с его обычным бесшумным, десятилетиями натренированным дыханием, которое не могли сбить никакие тренировки и нагрузки.
– Есть у спортсменов такой опасный момент – перетренироваться, – воспользовавшись случаем, вставил Гамалей уже не так уверенно, как прежде.
– Мы не спортом здесь занимаемся, Ян. И дело даже не в нас. Неделей раньше, неделей позже мы достигнем той степени подготовки, когда защитную стену можно будет сделать прозрачной и с этой стороны – думаю, этот момент совпадет с расчетным. И сама стена медленно и неуклонно, метр за метром опустится так низко… так, как вы об этом мечтаете. Это все распланировано давно и выполняется благополучно… – Голос его зазвучал так уныло, словно он читал эпитафию. – И тем не менее, Ян, я только что через «Рогнеду» выходил на связь с Большой Землей, и там сложилось мнение… Да, мнение появилось; знаете ли, у руководства всегда есть свое собственное мнение…
– Ну?.. – не выдержал Гамалей.
– Что лучше уж нас отзывать прямо сейчас. Свертывать экспедицию, пока наше пребывание на Та‑Кемте может отразиться только на мифотворчестве одного полиса.
– Но почему? – чуть ли не заорал Гамалей.
– И это вы знаете, Ян. Потому что мы не нашли и, скорее всего, так и не найдем ФОРМУЛЫ КОНТАКТА.
– Я вам в сотый раз повторю то же, что сказал на последнем Совете: мы найдем ее там, – до Кшиси долетела волна воздуха, рассеченного широким жестом, несомненно указующим на непрозрачную стену, – мы найдем ее там, и только тогда, когда сами будем там!
– И я вам повторю то же, что ответил Совет: никто не позволит вам экспериментировать на живых людях.
В ответ послышалось что‑то вроде нечленораздельного рявканья, снизу взметнулся средней мощности смерч, и Кшисе оставалось только радоваться, что она успела за это время бесшумно отступить на добрый десяток ступеней, стыдливо пряча за спиной ненаглядную свою «Глорию». Радовалась она рано – разъяренный Гамалей, несмотря на кажущуюся тучность, одним прыжком преодолел это расстояние. Удар при столкновении с такой массой, приближающейся к размерам среднего белого медведя, был столь ощутим, что Кшися плюхнулась на ступеньку, а еще точнее – на собственную «Глорию Дей», со всеми ее шипами…
В рассветный час
На плексиглас
Нисходят заспанные де‑е‑ти!.. –
великолепным баритоном на мотив немецкой рождественской песенки «О, танненбаум» пропел Гамалей, простирая мохнатые лапищи и поднимая девушку за отвороты халатика, мгновенно превратившись в прежнего добродушного Гамалея.
– Управы на вас нет, батенька, – ужаснулся снизу Абоянцев, – эдакую ахинею с утра пораньше, да во всеуслышанье!
Всем было известно, что у начальника экспедиции – абсолютный музыкальный слух и утонченное восприятие поэзии. Это уж Гамалей мог бы и запомнить.
– Поскольку, кроме присутствующих, поднялись лишь петухи, то я рискую попортить слух разве что нашему птичнику, – снисходительным тоном продолжал Гамалей. – И вообще, экспромту позволительно быть глуповатым, не так ли?
И каким это чудом у него так быстро переменилось настроение?
Такой взрыв демонстративной веселости, питаемый нерастраченной начальственной энергией, ничего доброго не сулил, и Кшися сделала слабую попытку освободиться.
Не тут‑то было.
– А что это еще за теплично‑огородный орден, прелесть моя сливочная, – голос Гамалея, похоже, перебудил уже все четыре этажа Колизея, – вы носите у себя на ягодицах?
Он бесцеремонно повернул Кшисю спиной к себе и принялся выдирать остатки сплющенной «Глории» из хищных махров утреннего халатика. Выдиралось с нитками, и было очевидно, что и с халатиком, как с мечтой о сарафане, придется проститься.
– Цветочек? – проговорил Гамалей с безмерным удивлением. – Стоило с базы тащить…
– Но вы же сами, – не выдержала Кшися, – вы же сами все время твердили, что мы должны быть совершенно естественными, ну, как на Большой Земле. А разве это естественно – все репа да капуста, все для кухни и ничего для души. Разве мы такие? Да что я говорю, вы ведь со мной согласились… И все не возражали… А ночью – вот. Оборвали и сунули под нос.
– Ну, это вы что‑то фантазируете, – брезгливо отпарировал Гамалей, мгновенно возвращаясь к своему давешнему раздраженному тону. – Никто ваш кустик тронуть не мог – ни из наших, ни тем более Сэр Найджел или Васька Бессловесный. Ежели желаете, сейчас все спустятся вниз – мы с Салтаном Абдиковичем и спросим.
Кшися замотала головой и сделала попытку незаметно утереться распухшей ладошкой. А действительно, кто мог? Ведь не сам Гамалей. И уж не Абоянцев. Не Меткаф и не Йох.. И не Самвел. И не близнецы Наташа с Алексашей. А уж из дамской половины и подавно ни у кого рука не поднялась бы.
И тем не менее. Вчера ее кто‑то обрызгал во сне. Чуть‑чуть, но на левой руке были непросохшие капельки, а на правой – нет. И самое странное, что это были капельки молока. А три дня назад кто‑то подложил ей на столик потерянную зажигалку. Платья ее оказываются иногда примятыми, словно их кто‑то перебирал в ее отсутствие. А может – все только кажется?
Она скосила глаза и посмотрела на «теплично‑огородный орден», валяющийся на нижней ступеньке лестницы. Ну, да. Все, включая измочаленный цветок, ей только показалось.