Или то была жалость?
— Вы не цените всего этого, — сказал он вдруг.
— Вы ошибаетесь, — возразил я.
— Нет. Оценить может лишь тот, кто покинул все это. А таких среди вас не было.
— Как не было? Космонавты…
— Они возвращались! Представьте иное: отрыв. Полный и навсегда. О звёздах вы знаете больше, чем о собственной душе, достаточно, чтобы вы меня поняли. Напомню истину, которую вам показал ещё ваш Эйнштейн: полет к дальним мирам Вселенной возможен, и в то же время он невозможен. Возможен, потому что, двигаясь с околосветовой скоростью, несложно облететь Галактику. Невозможен, потому что на таком корабле пройдут всего годы и десятилетия, тогда как на родине промелькнут века. Это обращает в бессмыслицу сам полет, его задачи и цели, всякое самопожертвование экипажа. Вот почему дальние звезды закрыты и навсегда будут закрыты для представителей любой цивилизации.
— Тогда почему бы вам не сказать проще: я прилетел к вам с ближней звезды?
— Потому что я — то прилетел с безмерно далёкой. Ваш глаз не отыщет её в земном небе, так она далека.
Если он собирался меня поразить, то не добился цели. Я слишком устал. Настолько устал от всего невероятного, что на меня обрушилось, от загадок и парадоксов, в которых я не мог разобраться, что новая доза на меня не подействовала. Может, он спятил? — мелькнула невольная мысль. Кое-что в словах пришельца делало её правдоподобной, но даже это ужасное предположение не заставило меня содрогнуться, а лишь наполнило скорбью. Как же, должно быть, нелеп и печален мир, если отборные из отборных действительно свихнулись в межзвёздном странствии и первая, долгожданная встреча человека с иным разумом превращается в шизофреническую беседу за пустой чашечкой кофе! Вселенная злей и насмешливей дьявола, если все это так.
— Я вас, похоже, разочаровал, — послышался голос пришельца. — Но было же сказано: неведение лучше.
— Нет-нет, продолжайте, — встрепенулся я. — Сколько же длится ваше странствие?
— Сорок лет для меня, если считать по земному календарю. А для вас… Словом, когда мы двинулись в путь, на Земле ещё не было городов.
Есть вещи, которые не поражают в силу своей невообразимости. Грациозность времени непостижима в особенности.
— Когда же вы собираетесь вернуться на родину? — осведомился я скорей по инерции.
— Но я же вам объяснил. Никогда! Это бессмысленно, на родине тоже прошли тысячелетия.
— Позвольте… — Сказанное наконец дошло до меня. — Вы не… Зачем же тогда?!
— А зачем вы бродите по чужому городу? Странствуете, познаете?
— Так это же другое дело! Мне интересно…
— Вселенная ещё интересней. И это не другое дело, а то же самое, лишь плата другая. Вижу, вы все ещё не поняли. Мы ушли, заранее зная, что возвращение невозможно, абсурдно спустя тысячи лет. Мы этим пренебрегли. Бессмысленно лететь к дальним звёздам, однако мы полетели. Безумие пускаться в странствие без возврата, но этот безумец здесь, перед вами. Не могу себя даже тем утешить, что этот поступок обязательно послужит благу нашей цивилизации.
Он жёстко усмехнулся. Или то была гримаса отчаяния?
— Конечно, мы аккуратно передаём информацию. Вот и наш разговор… До моей родины он дойдёт примерно через три тысячи лет. А будет ли польза… Три тысячи лет! Нам не дано узнать.
— Тем более! — Все моё естество отшатнулось от этих слов, как от края головокружительной пропасти. — Смысл? Какой во всем этом смысл?!
— И этого нам знать не дано. Я выгляжу в ваших глазах безумцем?
— Я просто не понимаю…
— Поймёте. Со временем кто-нибудь из вас это обязательно поймёт. И наверное, поступит так же. Не верите? Тогда вы плохо знаете самих себя. Пространство, которое вы осваиваете, пока что соизмеримо с вашими желаниями и сроками жизни. Но так будет не всегда.
Сегодня кто-то из вас жаждет ступить, допустим, на Марс, знает, что это ему не суждено, и страдает от этого. Но так же точно он знает, что Марс достижим и кто-нибудь помоложе ступит на его поверхность. С этим утешительным чувством ваша цивилизация жила и живёт. Пройдёт срок, и вы окажетесь в ином положении. Все доступное — достигнуто, дальнейший шаг невозможен, новых горизонтов нет и не будет. Что тогда? О, это положение устроит многих! Но не всех. Вы сказали, что смысл жизни, во-первых, в самой жизни. Верно. А что во-вторых, в-третьих? Устремление к новым далям в крови любой прогрессирующей цивилизации. Жажда неизведанного — страсть не менее сильная, чем любовь, хотя и более редкая. Как у вас, так и у нас обусловленная природой и развитая цивилизацией. Что делать одержимым? Безумие поступать так, как мы поступали, но смириться — значит отказаться от самих себя. Самозаточение невыносимо для таких, как я, и, быть может, гибельно для самой цивилизации, из двух невозможностей надо было выбрать одну — вот и весь смысл. Мы выбрали. Лишь бы вырваться! — приемлемой казалась любая цена. Теперь вам ясно, почему нам предоставили звездолёт? Мы освободились. Да, за это мы платили и платим. Счастлив лист, который вы растерзали: он не чувствует и не мыслит… Зато мы здесь. Мы были во многих мирах и ещё будем во многих, наша жизнь длится дольше вашей. Хотя в каком-то смысле мы уже не живём. Так будет ещё долго… Что ж, всякая жизнь проходит, важно её наполнение, мы свою наполнили до краёв. Мы видели то, чего никто никогда не увидит. Чужие среди чужих миров — пусть так! Нет, этого вам не понять. Все это ваше вокруг… То ли оно нереальное, то ли нереален я сам. Стоит мне провести год в полёте, как здесь промчатся века, и только я буду помнить, как тут было. До чего же все мимолётно! До призрачности мимолётно…
Странное ощущение охватило меня после его слов. Близости? Или, наоборот, бесконечной далекости? Не стало пугавшей меня человекоподобной безликости, но и неведомый, грозно-могучий пришелец тоже исчез. То, что приоткрылось в его словах, пронзило меня смятением, величием, ужасом. Что мы все перед временем? И каково же вдобавок лишиться смысла и цели? Изнывать в полёте, в миллиардолетней тьме пространства, снова и снова устремляться к огонькам звёзд, видеть все новые и новые миры, быть может, прекрасные, но такие чужие. Познавать, думать, чувствовать, зная, что это никому не нужно, для всех бесполезно, словно ты уже умер. Какой же, наверное, холод он нёс в своей душе! Что перед этим все муки богов и титанов… Какая страшная, какая дерзновенная участь! Отречение от себя, вызов целой Вселенной, которая твердит разуму: “Нет, дальнейший шаг невозможен!”, и вот уже все опрокинуто тем победным безумием, которое знакомо и человеку… Победа — и с ней мука бессмыслия, тоска, которую едва ли можно постичь.
Моя рука дрогнула в безотчётном порыве сочувствия, словно её прикосновение могло передать каплю земного тепла тому, кто в нем так нуждался. Но рассудок мгновенно пресёк неуместный порыв, вместо этого я лишь спросил:
— Значит, с надеждой на сверхсветовые перемещения надо расстаться?
— Да.
— Значит, для вас нет, а для нас не будет другого выхода?
— Да.
— И ваши глаза ещё не устали видеть?
— Нет.
— А ваша душа…
— Возможно, это случится скоро.
— Сознание бесцельности…
— И это тоже.
— Одиночества, постылой отверженности…
— Вы жалеете меня?
— Я вас понимаю. Надеюсь, что это так.
Он медленно отвёл взгляд. Мне показалось, что в его глазах блеснули слезы. Но этого, конечно, не было, маски не плачут.