Мы остались вдвоем и взглянули друг на друга растерянно. Взгляд Инги словно молил о пощаде. Я взял ее за запястье вздрогнувшей руки и повернул к окну.
Все происшедшее у нас с ней было так быстротечно и странно! Не сказав друг другу и двух слов, мы уже стали мужем и женой, да еще и сына получили. Можно было растеряться от такого внезапного счастья. Инга стояла рядом со мной, едва доставая головой до моего подбородка. Я обнял ее и правильно сделал, потому что руки мои сейчас могли сказать больше, чем присохший к гортани язык. Острое плечо ее все сильнее прижималось к моей груди, пока она вдруг не развернулась ко мне и не уткнулась лицом в рубашку. И что‑то беспомощное и доверчивое было сейчас в ней. Тело ее несколько раз вздрогнуло, словно она плакала. А я одной рукой гладил ее по спине, а другой трогал черные волосы, блестящие, мягкие и длинные. Она ничего не говорила, а горячий воздух от ее дыхания жег мне грудь.
Потом она выскользнула головой из‑под руки и подняла лицо вверх:
– Артем, скажи, я не навязалась тебе?
– Что ты?
– Я ведь только вчера и увидела тебя, когда ты шел к поезду. Такой серьезный, недоступный.
– Никакой я не серьезный, Инга.
Она снова прижалась щекой к моей горячей рубашке. И говорила, уже не поднимая головы:
– А ты на меня даже внимания не обратил. Потом этот несчастный пришелец… А когда ты шел по коридору, то все же обнаружил, что существует на свете такая дура‑девчонка. Да?
– Да…
Я еще говорил что‑то. Что‑то наверняка всем известное. Я уже и сам не помню. Да только разве в словах было дело? Ведь можно было вообще не говорить, и все равно все было бы сказано. Теперь мы понимали друг друга без слов. И эта случайная встреча, и то, что сейчас возникло между нами, все это связало нас крепко, радостно и навсегда. Да… Странный этот фирменный поезд «Фомич». Какие‑то еще неясные страхи возникали во мне, но то, что произошло у нас с Ингой, я не хотел отдавать, не хотел возвращать. Если надо за нее бороться, за нее и за Сашеньку, я готов.
Я еще крепче прижал Ингу к себе.
Я согласен был ехать в этом поезде.
– Я читал про это, – вступил в разговор Семен. – У меня даже книга есть.
– Семка очень интересуется этим, – подтвердила Тося.
– Прошу прощения! Бутылочка. Все в полном ажуре. Я туда чистейшей из титана. – Гражданин из первого купе, но не тот, что уже приходил, а другой, сухощавый, слегка покачивался, но не в такт толчкам вагона.
– Без обману бутылка.
– Пришельцы не обманывают, – строго сказал Семен.
Валерий Михайлович чуть захрипел и снова резко дернул за галстук.
По проходу ко мне шла Инга в ярко‑желтом, как солнце, коротеньком платье и покачивала распущенными черными волосами.
– Разрешите пройти, – попросил я и протянул Инге руку. Она подала мне свою. Ладонь и подушечки пальцев у нее были в мозолях. Мне даже стало неловко за свои.
Не успела официантка взять у нас заказ, как в ресторан шумно ввалились Валерий Михайлович и тот пассажир из первого купе. Других свободных мест, кроме как возле нас, в ресторане не было, да и с другой стороны к столику уже приближалась подвыпившая пара. Валерий Михайлович и его знакомый, которого звали Федором, мигом заняли оба свободных стула. Мой сосед был слегка возбужден, а Валерий Михайлович, похоже, чувствовал себя как‑то трудно, задыхался.
Обед прошел нормально, и мне даже не показалось, что длился он очень долго, как это было на самом деле. Ну мы, конечно, ели, передавали друг другу солонку или перечницу и говорили. Я рассказывал о своей работе, Инга – о стройотряде.
Не успели мы с Ингой дойти до купе, где спал наш сын, как сзади раздался шум, грохот, послышались выкрики и глухие удары. Еще не оборачиваясь, я понял, что это драка. Только драки не хватало в нашем вагоне! Я бросился назад, но моя помощь опоздала. Получив от Федора прямой удар в челюсть, Валерий Михайлович с закрытыми глазами и каким‑то блаженным выражением лица покорно висел на руках Ивана.
Федор огорченно смотрел на свою поверженную жертву, мотал головой и иногда изрекал: «Прошу прощения!» Но, так как он ни к кому персонально не обращался, его не прощали.
На шум прибежали обе проводницы, причем тетя Маша невыспавшаяся и от этого сильно не в духе. Она сразу начала выяснять, как будто все происшедшее не было очевидным и без расспросов.
Пострадавшего перетащили на полку, положили ему на лоб мокрое полотенце. Валерий Михайлович пришел в себя, но говорить что‑либо отказался и все время мечтательно смотрел немигающими глазами в потолок, лишь раз прошептав: «Вика, прости…» Зинаида Павловна немного похлопотала возле него, но, видя, что никакой особой опасности для жизни нет, оставила Крестобойникова в покое. Семен и Тося оживленно обсуждали происшествие. Степан Матвеевич, поманив меня пальцем, прошептал на ухо:
– Поговорить надо.
– Сейчас? – спросил я.
– Ну, можно и через пять минут, и через полчаса. Похоже, что мы попали в переделку.
– Хорошо, я только Инге скажу.
– Гражданин, – обратилась ко мне тетя Маша. – Это вы были в ресторане?
– Ну был… А в чем дело?
– Подпишите показания. Преступник утверждает, что вы сидели с ним за одним столиком.
– Да.
– Он говорит, что для него это очень важно.
– Ну хорошо. Я полагаю, что это секундное дело.
Я взял протокол и вот что прочитал.
13
"Крестобойниковы возвращались из театра, где смотрели «Луковое горе» Остапенко. Спектакль, по мнению Валерия Михайловича, был так себе. А Виктория Ивановна вообще считала его явной неудачей заслуженного и одаренного режиссера.
Перед самым подъездом Крестобойников решил пройтись до магазинчика, который закрывался через полчаса. Виктория Ивановна погрозила ему пальчиком, но в магазин сходить разрешила, наказав купить двести граммов колбасы на утро, и пошла варить кофе, который они пили и на ночь. Каблучки ее премиленьких туфель застучали по серым бетонным плитам.
Валерий Михайлович вошел в магазин, в котором уже почти не было покупателей, купил двести граммов колбасы, попросив нарезать ее тонкими ломтиками, взял баночку горчицы и не спеша двинулся домой.