Вы поверьте мне, поверьте. Я быстро напишу, минут за десять. Только добровольцы нужны, потому что это с ними действительно произойдет.
– Да что же – это? – нетерпеливо и недоверчиво спросил Степан Матвеевич.
Я уже сообразил, что хотел сказать Федор.
– Дело вот в чем, насколько я понимаю, Федор, извините, не знаю вашего отчества. – Но писатель только махнул на это рукой. – Так вот, Федор, насколько я понял, может написать небольшой рассказик о ком‑нибудь из нас. О том, как кто‑то на некоторое время переродился. Рвачом стал, стяжателем, словом, тем, кого за глаза мы не уважаем, но без которых нам никак не обойтись сейчас.
– Да, Артемий все правильно понял, – подтвердил писатель Федор. – Добровольцы только нужны.
Студенты молчали. На пулемет бы они сейчас пошли, чтобы спасти других, а сделаться рвачами, чтобы тоже спасти людей, нет. Тут был какой‑то нравственный барьер. И перешагнуть через него было трудно, почти невозможно.
В конце коридора появился чем‑то не на шутку взволнованный радист, хотя тут и всем другим было не до шуток. Стряслось еще что‑то, стряслось!
– Вот! – громко сказал он. – Вот! Телефонограммы! – И он протянул пачку листков.
Степан Матвеевич недрогнувшей рукой принял их и прочитал. Мгновенное недоумение появилось на его лице, но тут же сменилось болью.
– Сложнее, чем я предполагал, – сказал он.
Телефонограммы, что принес радист, были наши собственные, те самые, что мы хотели передать на соседнюю станцию.
– Расскажите, – попросил Степан Матвеевич радиста.
– Тексты я продиктовал внятно, четко, – начал растерянный радист. – Жду. Скоро, думаю, ответят. Проходит десять минут, двадцать. Отвечают. Я обрадовался. Записываю. Боже мой! А это наши собственные телефонограммы вернулись. И как такое может быть?
– Экранировка, – предположил Валерка. – Поезд экранируется. Радиоволны отразились, и аппарат принял их. Квартира, наверное, у этого внучка Коли железобетонная, не пропускает радиоволны. Тут мощность нужна побольше.
– Я и так на полную катушку, – сказал радист. – Перегревается аппаратура, да и жара.
– Жара, – вздохнул Степан Матвеевич. – Ну ладно. Ведь делать надо что‑то. Так вы в самом деле можете написать рассказ… э‑э… Федор?
– Могу, – решительно ответил писатель. – Мне только кандидатов давайте, фамилии то есть, и имена. А там уж я сам.
Все уставились на комсомольского вожака, что скажет он. Валерка вспотел. Нет, хоть и на десять минут, а он не хотел становиться тем, кем сейчас от него требовалось. Я подумал, что и этот вариант сорвется, еще не начавшись. Но Валерка все же решился.
– Я, – с трудом сказал он. – Валерка… Валерий Стинцов. – И снова замолчал.
– Нет, – сказал Михаил. – Нет, Валерка. Ты уж тут давай.
– Обстоятельства‑то изменились, – все же облегченно заметил командир.
– К черту обстоятельства! Михаил Кафтанов, Виталий Погорелов, Станислав Бражников. Студенты. У судьбы тоже бывают свои фавориты!
– Запомнил, – сказал писатель Федор. – Через десять минут я все принесу, напишу то есть… – И Федор неуклюже, слегка пошатываясь, все еще иногда не в такт толчкам вагона, проследовал в свое купе, где его соседи продолжали спать сном младенцев.
– Дело в любом случае долгое, – сказал Валерка. – Надо и здесь что‑то делать. Ночь уже. А поезд не спит.
– Да, да, – согласился Степан Матвеевич.
– В ресторан к директору, и пусть он порасторопнее организует питание, а вы, – тут он кивнул Валерке, – а вы со своими ребятами разнесете ужин по вагонам. И вообще, посмотрите все. Как настроение. Нет ли чего ненужного, непонятного, таинственного.
– Все понял! – радостно ответил Валерка. – Сейчас сделаем. – И он рванулся в купе, где сидела Инга, потом выскочил оттуда и исчез в тамбуре.
Ну, эти все сделают, сомневаться не приходилось.
Трое обреченных хмуро молчали. Они ведь даже не знали еще, на что шли. А если это не на десять минут, а навсегда, если это только послужит толчком, если и они носят в себе семена подлости? Кто знает, как разворачивается душа человека, каким цветком она расцветает?
– А вам бы тоже нужно пройтись по вагонам, – посоветовал начальнику Степан Матвеевич, – поговорить с проводницами, с работниками ресторана. Порасспросите‑ка машиниста. Он‑то как ведет состав? Куда? Что он сам думает?
– Угу, – сказал начальник. – Все дело.
– Дело, дело, – подтвердил Степан Матвеевич. – Да еще какое нужное дело.
– Понимаем, – сказал начальник и пошел в купе к проводницам.
Степан Матвеевич крепко, тяжело провел ладонью по лицу.
– А ведь экранирует и от проникновения в другие реальности, – сказал он.
Десять минут уже прошло, но Федор не появлялся.
– Схожу, – сказал я и пошел в первое купе.
Там, упав лицом на раскинутые по столешнице руки, лежал Федор и вздрагивал. Он плакал. На верхней полке проснулся один из гигантов, грузно спрыгнул с полки, нагнулся, достал откуда‑то двухпудовую гирю и направился по коридору в другой конец вагона.
Я тронул писателя за плечо. Федор не сразу почувствовал мое прикосновение. Я тряхнул его сильнее. И тогда Федор поднял голову и повернул ко мне свое некрасивое покрасневшее лицо.
– Не могу, – выдавил он из себя. – Понимаешь, не могу.
– Понимаю, Федор, понимаю, – попытался успокоить я его.
– Нет, Артемий, ты не понимаешь. Не понимаешь ты. Я в другом смысле не могу. Я не могу их даже на десять минут сделать такими, как Семен. Я не хочу, не хочу! И боюсь… Я вот начал, начал… – Он протянул мне лист. – То есть написать‑то я могу, но только рука не поворачивается сделать такое. И знаю, что надо. Надо! Единственный сейчас выход. Да только как искалечить души людей?
– Ничего, Федор, ничего. Мы сейчас что‑нибудь другое придумаем.
– Успокаиваешь. Знаю. Да только ничего сейчас другого и придумать нельзя. Я ведь и то мог написать. Мог! Да только сколько на это нужно времени?
– Что то? – не понял я.
– То, – повторил он. – Роман о нашем поезде. Как с ним все произошло и как он потом выпутался. Я смог бы. Но время…
Федор все же немного успокоился.
По коридору прошел его сосед, держа в могучей руке казавшуюся игрушечной двухпудовку. В купе Федора ехала команда гиревиков.
– Пора начинать, – прохрипел тяжеловес и полез будить других спортсменов.
– Я не буду, – твердо сказал Федор.
– Знаю, знаю. Я и сам когда‑то не хотел. Таким же, как ты, хиляком был. Для начала поработаешь с двухпудовкой.
– Нет, я сегодня не буду. Это уж точно.
– Федя? – удивился приятель писателя. – Что же еще делать в этом поезде?
– Нет, нет. Ко мне вот пришли, а я ничего не могу сделать.
– Э! Гирь у нас на всех хватит. Да только, кажется, из тебя спортсмен не получится.
– Приходи к нам в купе, – сказал я Федору.