- Добрый день, господин Ревенко. Вы правы, погодка сегодня - хоть куда! Солнышко...
Погода и впрямь неплоха - впервые за целую неделю. Мороз и солнце, день чудесный... Жаль, не начальнику следственного сие оценить!
- Мы, Гизело, с тобой долго панькались! А теперь все - баста! Саботажа терпеть не будем!
Непохмелен. Небрит. Невежлив. Невоспитан. Не в себе. Не...
На мой стол мягко планирует толстый шуршащий журнал на ненашем языке. Большой красный кулак припечатывает его прямо к серому сукну.
- Допрыгалась?
Рявкнуть? Раз рявкну, два гавкну, этак совсем в собаку превращусь.
- Виктор Викторович, а можно еще раз? Или переводчика позовем?
Багровая физиономия застывает в немом удивлении. Наконец сообразив, кто таков загадочный Виктор Викторович (наверное, в жизни его по имени-отчеству не называли!), Ревенко бухается на стул, машет широкой ладонью.
- Переводчика тебе? Шуточки-бауточки? Да шефа чуть кондратий не хватил! Журналюги, мать их, с утра мэрию осаждают...
Толстый палец тычет в журнал. Ладно! Беру, читаю. С трудом читаю по-немецки все-таки. Впрочем, фотографию отца Александра узнаю сразу. Так-так, "Шпигель", свеженький. Когда доставить успели? А вот и заголовок. Второе слово - "Gewissen" - "совесть", первое - "Gefangene" - "пленник", нет, скорее "узник". Между ними "der"... Стало быть, "Узник совести". Что и следовало ожидать. Я ведь предупреждала!
В номере было все: и письмо самого отца Александра, и послание Валентина, архиепископа Берлинского (он же член синода Зарубежной Православной), и, конечно, статья. Фотография отца Николая тоже имелась, но маленькая - в самом конце, рядом с видом нашей тюрьмы, что на макушке Холодной Горы. Тут есть чем гордиться. "Белый Лебедь" (а хорошо прозвали!) уцелел даже во время Большой Игрушечной. Только покрасить пришлось.
- С тюрьмой - прокол, - сообщила я, откладывая журнал. - Граждане Егоров и Рюмин содержатся в нашем изоляторе, так что можем требовать опровержения. В остальном, боюсь...
- Ты Ваньку-то не валяй, Гизело! - теперь в его голосе не рык, а хрип. Здесь, мать его, прямо сказано, что письмо попа этого ты переслала!
Что, не так?
А ведь обидно! Могла бы и переслать. Но меня не просили...
- Вот! Гляди! Черным по-русскому - "следователь прокуратуры Гизело", "это письмо", "передала". И как передала, тоже сказано - "через прессу и адвокатов".
- Ну, положим, не совсем по-русскому, - уточнила я и вновь взяла журнал. Ага, здесь. "Chungsrichter...." Ишь ты!.. "Следователь прокуратуры Гизело..."
Дело идет со скрипом, и я подумываю, не включить ли компьютер - там у меня неплохая программа-переводчик. Впрочем, главное понятно и без подсказки. Кто-то из пушкинских персонажей хорошо выразился о знании грамоты перед намыленной петлей.
- Сами переводили?
Смутился. Впервые за весь разговор.
-Да оно мне... Я, Гизело, в школе английский учил. Лидка перевела. Ну, ты знаешь...
Знаю. Вся прокуратора знает. Лидия Ивановна Жукова, кличка Жучка. Я бы с такой кличкой и часу не прожила - застрелилась. А наша Жучка ко всему еще и полиглотка. Поли-глотка. Гм-м... Ладно, по поводу сего не мне судить, а вот что касаемо статьи...
- Здесь сказано следующее: "Письмо отца Александра получено не по официальным каналам, поскольку следователь прокуратуры Гизело препятствует общению арестованного не только с прессой, но и с его адвокатами". Препятствовать! Hindern!
И снова обидно. Ведь не препятствовала же!
- Гражданин Егоров сам от адвоката отказался! Ревенко тычет пальцем в абзац, сопит над самым ухом.
-А не врешь?
Я, гляжу на часы. Десять. Бравый сержант Петров ждет в приемной.
- Вот что, Ревенко! Сейчас вы пойдете и возьмете словарь. Потом вернетесь - и извинитесь.
Все!
Послушался. Сам, конечно, переводить не будет, опять Жучку посадит.
Ничего, ей полезно - поли-глотке!
Все это было бы смешно... Но это совсем не смешно. Опальные батюшки по-прежнему в камере, статья едва ли поможет, скорее еще больше раздраконит наших Торквемад, а мне сейчас предстоит душевный разговор о стандартной процедуре. Вновь, в который раз, гляжу на табло говномера. Зашкаливает!
2
Что такое "стандартная процедура" довелось узнать лет эдак с тринадцати. Точнее, о многих стандартных процедурах, поскольку в каждом деле есть своя. Арест - кидают лицом на пол, наступают сапожищами на ладони. Обыск - ставят лицом к стене, лезут пальцами в задний проход. А потом... А потом, согласно очередной "стандартной процедуре", я обеспечивала "освещение" объекта "Паникер". Вначале приходилось писать все разговоры, потом поверили - разрешили выбирать самой. С тех пор в постели я могла расслабиться - если, конечно, в спальне не стоял "жучок". Контроль "внедренного сотрудника" - тоже стандартная процедура.
Теперь буду "освещать" Игоря. Игоря Дмитриевича Волкова. Так мне и надо...
Бог весть, может, и вправду существует телепатия. Во всяком случае, этим утром старший сержант Петров посматривал на меня с особенным неродобрением. Пугануть? Ни к чему, что могла, давно сказала.
Лучше по-другому.
- Как поживает гражданин Залесский?
Тяжелый вздох. Видать, поживает не очень.
- Да так себе, Эра Игнатьевна. Без сознания. Еле-еле воду пить может.
Зря не послушалась и "Скорую" не вызвала! Этот Молитвин, похоже, только по кентаврам спец. Вроде коновала.
- О гражданине Крайцмане ничего нового? Нахмурился. Дернулись губы.
- Нет...
Нет - и спрашивать нечего. Впрочем, одна мыслишка упрямо не оставляет. Глупая, конечно...
- Извините, Ричард Родионович, за такой вопрос. Вы... Или гражданка Крайцман... Не пытались узнать о вашем друге как-то... по-другому?
- У гадалки?
Хотя бы у гадалки. Город наш непростой. Говорить ему явно не хотелось. Губы вновь скривились:
- Да как вам сказать, Эра Игнатьевна? Пробовали, в общем. Ерпалыч... В смысле, гражданин Молитвин, его, Фимку, вроде бы услышал. То есть не его, а как сердце бьется. Говорит, жив и не болен... Да ни черта я этим сенсам не верю!
И я не верю. Правда, гражданин Молитвин непрост. Ох, непрост старикан, кентов одним словом смиряет!
- Я про психов узнал.
Это про каких? Но сразу вспомнилось: о тех, к которым и загремел доктор-биохимик.
- Я Андрюху Дашкова... Того, про которого я вам говорил... Ну, накрутил я его, чтоб с архарами потолковал. Не прямо, конечно, это я понимаю. Он, Андрюха, мастер всякие жутики пересказывать; иногда так завернет, что ночью, извиняюсь, в сортир сунуться страшно. Стал он архарам этим про маньяков вкручивать, ну и... В общем, это место иначе называется. Голицыне. Или Голицыны.
- Психи Голицыны, - вздохнула я, доставая карту. Бесполезно: я и так помнила, что ничего подобного у нас в области нет. Ни Голицына, ни Голицыных. И Психов Голицыных - тоже нет.
- А может, это фамилия директора дурдома? Он лишь пожал плечами. ЭтЬ узнать просто, но разгадка не здесь.
Все, исчерпались. Пора.
- Сегодня в полдень гражданин Молитвин на квартире вашего друга Алика встречается с одним человеком. Вы должны быть там и обеспечить безопасность. Ясно?
- Буду.
Я вздохнула, достала из сумочки диктофон.
Маленький такой, черненький.
- Положите в карман и запишите разговор. Ровно в девятнадцать по нулям доставите ко мне на квартиру. Это тоже ясно?
Кажется, он хотел вскочить, но сдержался.
В глазах горела ярость.
- Стукачком делаете... гражданка следователь?
Лучше бы по лицу ударил! Нет, парень, не ты здесь стукачок, не ты!
- Гражданин Молитвин проходит свидетелем по важному уголовному делу, скучным голосом начала я- - Если конкретнее, то по делу об убийстве.