Только за нарушение закона мы убиваем редко. Плохое нам мешает делать не только страх.
— А что еще?
— Стыд и совесть.
— Что такое стыд, я знаю, — сказал машиш. — А что такое совесть?
— Это стыд не после, а до плохого поступка. Добро вообще-то делать приятно.
— Еэ, приятно, — вздохнул машиш. — Только потом долго приходится об этом жалеть.
— Это когда за добро платят злом.
— Еэ. Ты хорошо сказал. Мы многому могли бы научиться друг у друга.
— Еще научимся.
— Ну да. Когда надоест убивать друг друга. Ты сам говорил, что жизнь меняется медленно. От себя добавлю: особенно у схаев. У нас и шкура-то жесткая... Не знаю, доживу ли.
— Постарайся, машиш. Хочу видеть тебя своим гостем. Старый схай некоторое время смотрел на Мартина глазами, в которых отражался костер.
— Тебе и впрямь этого хочется?
— Очень.
— А почему?
— Большое удовольствие, когда враги становятся друзьями.
— Великий Мосос! Странно, как ты еще жив, мягкотелый. Если любишь такие удовольствия. Но я тебе уже не враг. Ты не за этим ли приходил?
— И за этим тоже.
— Что ж, у тебя получилось. Быть может, когда-нибудь сивы вспомнят о тебе с благодарностью
Машиш вдруг встал, подошел к Мартину и медленно поднял верхние лапы на уровень груди, повернув их ладонями вперед. Так ящеры прощались с близкими родственниками.
— Ты мне понравился, Мартин. Но больше мы не увидимся. Такова неразумная жизнь, которую ты хочешь изменить.
Узок мир вождя полудикого племени по сравнению с тем, что довелось повидать Мартину. Но оба, и схай, и землянин, в тот миг испытывали сходные чувства. Чувства ведь питаются ощущениями, они вырастают не из интеллекта, их характер мало зависит от количества логически накопленных знаний. В гораздо большей степени они складываются под влиянием великого подсознательного чутья на плохое и хорошее. Чутья на добро, если угодно. Чутья, присущего любому мыслящему существу, где бы оно ни возникло. Добро — это просто, как и Мосос. Добро — это то, что самому хочется получать от окружающих. Вот и все.
Мартин без колебаний вложил свои руки в сухие и прохладные ладони машиша. Триллионы световых лет преодолело это простое выражение симпатии. И огромную разницу в биологии, истории, воспитании.
— Прощай, Мартин.
— Будь здоров, Уханни. Живи долго. Постарайся!
— Охо-хо, — сказал машиш и отвернулся.
4. КАК БУДЯТ ЖЕЛЕЗЯК
За спиной Иоганна висел штуцер, через плечо — пороховница, на поясе — тесак, а на груди — фонарь. В руках он держал увесистый лом. Его карманы оттопыривались от разных полезных мелочей. Полицейский социалист на поиск клада собирался добросовестно
Иржи тоже шел не с пустыми руками. Ему достались веревка, кирка, лопата. Еще он тащил походную аптечку и добротнейшую армейскую флягу Иоганна. Подготовились, в общем.
— А днем это сделать никак нельзя? — нерешительно спросил Иржи.
— Чтобы все видели, как мы топаем с этой амуницией? — усмехнулся Иоганн. — Нет уж, слушай старших. Форвертс!
— М-да. Ладно. Нун аллес гут. Слушай, а зачем тебе нужен этот древний язык?
Иоганн удивился.
— Мне? Мне-то родители вдолбили. Хочу или не хочу — их не интересовало. А тебе вот зачем?
— Точно не знаю. Больно он выразительный. Иногда так и тянет ляпнуть что-нибудь для усиления мысли.
— Стоящие мысли усиливать не требуется.
— Это смотря кому. Зато всегда требуется подсаливать. Какую стоящую мысль ни возьми, все они такие скучные да пресные.
— Йа?
— Йа. Только со смешком и проглатываются. Что, не так? Иоганн пожал плечами.
— Возможно, вкус к безвкусным вещам вырабатывается постепенно.
— То есть с возрастом?
— С возрастом то есть. Давай дело делать, господин философ. Пока Матильда не вмешалась.
— Давай, — быстро согласился Иржи.
Но не потому, что захотел лезть под землю. А потому, что Матильда была женщиной крутой, скорой на расправу да жгучей на язык. В деревне кому только от нее не перепадало. Даже Промехе, правда, заочно.
Часа через полтора они добрались до обвала. Иоганн присвистнул
— Йа, — сказал он. — Внушительно.
Несмотря на позднее время, полная тьма не наступала. Потому что небо по ночам светилось уже которую неделю. Вершина Замковой горы отчетливо выделялась на его фоне.
Там, наверху, пробегал ветер, шевелил кроны берез. Вниз, в глухую тишину ложбины, долетал шелест молодых листьев, скрип, непонятные шорохи. Тоскливо кричала одинокая птица.
— Послушай, а в ветреную погоду привидения бывают? — спросил Иржи.
— Нет.
— Почему?
— Их сдувает.
— А в безветренную?
— В безветренную — тоже.
— Тоже сдувает?
— Йа. Сдувает.
— Это ты брось. Привидений многие видели.
— Ага. И чертей многие видели. Слушай, отец твой ни во что такое не верил. Ты-то почему всякие бредни собираешь?
Тоскливо кричала ночная птица. Иржи покачал головой и посмотрел вверх. Из склона торчал корявый обломанный ствол, похожий на человека, в ужасе поднявшего руки. Лезть туда совсем не хотелось.
— Да по малолетству, наверное. Ну и впечатлительный я очень. Послушай, а ты почему ни во что не веришь?
— Это не есть так. Кое во что верю.
— В социалистическую идею?
Склонности к ученому разговору Иоганн не проявил.
— Так и будем стоять? — разозлился он. — Линкс, линкс! Марширен.
Иржи вздохнул и начал подниматься по осыпи. Никакого клада уже не хотелось, но насмешек Иоганна он тоже боялся больше привидений. Одна ведь пара с Матильдой. Ославит так, что девкам хоть не показывайся. Лучше потерпеть сейчас, чем потом. Сам же все затеял.
Как ни странно, видимость была неплохой. Сильно светящееся небо с размытыми пятнами звезд отражалось в поверхности пруда. Из-за горы выглядывала часть Бистрица. Хмуро темнели леса на склонах Драконьего хребта. Далеко на юго-западе багровел вулкан Демпо. А на северо-западе различалась гора Готтхоб. Ее вершина вспыхивала мелкими искорками оптического телеграфа. Сообщения через станцию Готтхоб шли непрерывно, поскольку в тридцати километрах севернее горы располагался сам курфюрстенбург Бауцен, столица Поммерна.
Иоганн задал какой-то вопрос, чем вывел Иржи из задумчивости.
—Что?
— Где копать-то? Мы ведь не на прогулку пришли.
— А, копать.
Иржи спустился по осыпи, подошел к березе и отсчитал шаги.
— Вот здесь копать.
Иоганн поплевал на ладони и принялся за дело. Очень скоро лопата ткнулась в твердое.
— Смотри-ка, — удивился Иоганн. — И впрямь что-то есть. Давай-ка ломиком ковырни.
Иржи ковырнул. Иоганн тут же взвыл.
— Доннер веттер! Это есть моя нога. У меня их мало!
— Ох, извини! Фонарь хоть зажги.
— Рано еще, надо масло поберечь. Кто знает, сколько под землей пробудем. А ты давай, давай! Арбайтен.
Иржи налег на лом и отвалил большой камень. Иоганн наклонился, пощупал руками.
— На-адо же, — протянул он. — Арка. А я тебе не верил.
— Теперь веришь?
— Верю в то, что вижу. Клада пока не вижу
— Посмотрим, что дальше будет. Дай-ка лопату мне. Свод арки удалось откопать быстро, но потом пришлось
попотеть, выгребая плотную, слежавшуюся землю.
— Большую дыру не делай, — предупредил Иоганн. — Закрывать придется.
Иржи примерился.
— Пожалуй, хватит. Ну и воняет же там.
— Постой, — сказал Иоганн. — Я первый полезу.
В подземном ходе пахло сыростью, прелью и еще чем-то неприятным, тленом каким-то.
Они немного постояли, привыкая к темноте. Сумеречный свет, проникающий в отверстие за их спинами, позволял различать очертания узкого коридора, но только на несколько шагов.
— И бухает же у тебя сердце, — усмехнулся Иоганн.