— Ого! — сказал Иржи. — Кого побеждать собрались, готтенскнехты?
Иоганн замялся.
— Да мало ли что. Пес вот всю ночь выл.
— Эка новость. Когда он не воет?
— Сегодня Бернгардт выл голосом дурным.
— Неужто? — удивился Иржи.
— Как есть дурным.
— Да, петь он у тебя не умеет, — с чувством сказал Иржи. Иоганн поднял вверх рыжую бороду и захохотал. Бернгардт с охотой присоединился.
— Все же поглядывай, сосед. Бродит в лесу кто-то, — все еще смеясь, сказал Иоганн.
— Ты и вчера так говорил.
— Йа, йа. И вчера кто-то бродил. Не веришь?
— Да почему? Верю. На то и лес, чтоб по нему бродили
— И по ночам?
— По ночам — это да, странно. Но сейчас ведь утро.
Иоганн с сомнением повертел головой, рассматривая узкую полосу между туманом и рыхлыми, сочащимися дождем облаками. В этой полосе просматривалось все, что выше заборов, но ниже печных труб, — второй этаж мельницы, половина колокольни, черепичные крыши, подошва Замковой горы, обрубки тополей на школьном дворе.
— Утро, — подтвердил он, — Вроде бы.
— Не сомневайся, — сказал Иржи. — Оно и есть, только не проснулось еще как следует. Ладно, я пошел. Привет Бернгардту!
Иоганн опять захохотал, зачем-то погрозил пальцем и выгнал свою Рыжую. Корова холодно глянула на Иржи и привычно двинулась в сторону дома Каталины.
Рыжуха никогда не доставляла хлопот. Напротив, проявляла образцовую сознательность. Иоганн с гордостью называл ее продуктом социалистической идеи, затрудняясь, впрочем, объяснить, в чем она заключается. Иржи подозревал, что социалистическую идею полицмейстер подхватил в трактире. Там место такое, все подхватывают.
Дождевая вода бежала вниз по переулку, но у ворот Каталины задерживалась. Задерживалась без всяких к тому оснований, поскольку наклон в месте, где вздумалось образоваться луже, был все тем же, ничуть не меньшим.
Иржи не удивился. Он знал, что есть люди, отмеченные особым даром невезения с самого детства. И эта мета распространяется на все, что их окружает, — на людей, вещи, животных. Даже на ближайшие окрестности.
Сама Каталина к ударам судьбы относилась спокойно, считая их верным залогом грядущего воздаяния, а вот соседи предпочитали дел с ней не иметь. Иржи составлял едва ли не единственное исключение. Отчасти благодаря своей пастушьей должности, заставляющей общаться со всеми без исключения, отчасти из жалости, он не избегал случая переброситься со старушкой несколькими словами. Он плохо переносил только один ее недостаток — Каталина любила поспать. Впрочем, против этого существовало надежное средство.
Иржи перегнулся через заборчик и толкнул молодую, еще гибкую яблоню. Кривая ветка ударила в переплет, грозя выбить единственное стекло.
— Эй-эй, тихо там! — живо откликнулась Каталина. — Бубудуски!
На ходу одеваясь, она спустилась с крыльца, вошла в хлев, долго что-то там переставляла, звякала цепью, бранилась. Наконец ворота приоткрылись, лужа тотчас хлынула во двор, а из двора выбежала бойкая однорогая коровенка. Иоганнова Рыжуха надменно отвернулась.
— Тьфу тебе, сыцалистка! — сказала Каталина. — Гонору ведь больше, чем молока, а туда же — нос задирать. Вся в хозяйку!
Излив добрососедские чувства, старуха заулыбалась.
— Иржик, и совсем я тебя не задержала, верно?
— Бывало и хуже, — согласился Иржи.
Каталина предпочла пропустить его слова мимо ушей.
— Слушай, Иржик, ночью ворон на мельнице каркал. А Бенгарка выл — не приведи Господь. В такую сырость упырям да утопленникам сплошное раздолье. Ты уж поберегись.
— И как же от них беречься? — поинтересовался Иржи.
— Перво-наперво крестик ты взял? Помнишь, на Рождество дарила, медный такой?
Иржи порылся в полушубке и показал крестик.
— Чудо! Кто ж его в кармане носит?
— А какая разница?
Каталина безнадежно махнула рукой.
— Знаешь, — задумчиво сказала она, — от этого воя да карканья Промеха мне приснилась. Точь-в-точь такая, какой я ее девчонкой видела. Я тогда со стога прыгнула. Другим — хоть бы хны, а мне... как всегда. Ну, мать Промеху и позвала, ногу вправлять. Вот страху-то! Голова белая-белая, а глаза — что два уголька. Ни за что не поймешь, что она там себе думает.
— Говорят, ведьма она.
— Ведьма и есть, — со святой верой сказала Каталина. — Все знают.
— Да почему? Откуда это известно?
— А ты сам посуди. Разве может нормальный человек столько жить? Никто ведь толком даже и не знает, сколько ей лет-то.
— Ну и что? Здоровье у ней хорошее, вот и все.
— Здоровье! Грехов, видно, много, вот Господь никак и не приберет.
— А дьявол?
Каталина перекрестилась, оглянулась по сторонам и прошептала:
— Я так думаю, сам побаивается. Иржи прополоскал сапоги в луже.
— Нога-то как?
— Что — нога?
— Ходит хорошо?
— Не жалуюсь, — осторожно сказала Каталина.
— И копыто не выросло?
Каталина сердито захлопнула калитку. Прогнивший кол тут же и повалился.
— Ух, и молод ты еще! Бубудуск.
В месте, где Быстрянка огибает Замковый холм и разделяется на рукава, еще в прошлом веке крестьяне насыпали две плотины, а на острове поставили добротную каменную мельницу. Однако проработала она недолго. Вскоре через соседнюю деревню провели большой тракт — от столичного города Бауцен в федеральную землю Остланд и дальше, до самого графства Шевцен. Тут и выяснилось, что молоть зерно выгоднее именно в этой самой деревне, в Геймеле то есть. Там все сразу можно и продать оптовым скупщикам. С тех пор мельница Бистрица пустовала. Пока с полсотни лет назад не явилась и тогда уже далеко не молодая Промеха.
Пришла невесть откуда, развязала платок, без всякого торга выложила ровно столько, сколько собиралось запросить хитроватое обчество. Цену будто заранее знала. А когда попробовали вытрясти из нее побольше, старуха молча собрала деньги, талер за талером, завязала платок да и подалась вон.
Мужики опомнились, догнали и уже на улице ударили по рукам. Талеров-то было много. Не устояли, прельстились. Так в Бистрице и поселилась эта жительница с сомнительным прошлым и пугающим будущим. Многие потом сожалели, только вот деньги никто возвращать не захотел.
Кратчайший путь на выпас шел как раз мимо этой мельницы, по плотине. Но Иржи погнал стадо вдоль реки, к нижнему броду, как и обещал матери. Уж больно много слухов ходило об этой Промехе.
Сколько помнили в деревне, она всегда жила в одиночестве. Кормилась лесом, рыбой, огородик на своем островке сажала. И принимала все то, что давали быстрянцы, за костоправство и знахарство. Многих на ноги поставила, иных и спасла, роды без нее не обходились, но любить ее никто не любил, мало кто относился по-доброму, а вот побаиваться побаивались все.
Изредка Промеха заходила на постоялый двор, устраивалась в дальнем углу, неспешно съедала угощение хозяина, никогда не бравшего с нее платы, да прислушивалась к разговорам проезжих. Свои-то при ней помалкивали, если вовсе не расходились, что чаще всего и случалось. Даже когда в харчевне сидели подвыпившие мужики.
Особенно это стало заметно после случая со старостой Фомой, яро невзлюбившим старуху по причине отсутствия почтения, а еще больше за то, что у нее имелся орднунг из самого ландтага земли Южный Поммерн. Бумага закрепляла за Промехой право собственности на упомянутую мельницу и, что особенно странно, освобождала ее от всех налогов, как федеральных, так и местных. Фому это злило несказанно.
Однажды, находясь под изрядным хмелем, он крикнул, чтобы ведьма убиралась на все четыре стороны. И из трактира, и с мельницы. Да и из деревни тоже.