Но тут бывший ювелир почувствовал стыд - неосознанный мимолетный стыд за ту поспешность, с какой он наводил справки.
- Вы же понимаете, - сказал он, - что я так сразу обо всем спрашиваю потому, что хочу оградить сына от неприятностей, которых он может и не
предвидеть. Иногда бывают долги, запутанные дела, мало ли что, и можно попасть в затруднительное положение. Не мне ведь получать наследство, я
справляюсь ради малыша.
Жана всегда звали в семье "малышом", хотя он был голову выше Пьера. Госпожа Ролан, словно очнувшись от сна и смутно припоминая что-то
далекое, почти позабытое, о чем когда-то слышала, - а быть может, ей только померещилось, - проговорила, запинаясь:
- Вы, кажется, сказали, что наш бедный друг оставил наследство моему сыну Жану?
- Да" сударыня.
Тогда она добавила просто:
- Я очень рада: это доказывает, что он нас любил.
Ролан поднялся:
- Вам угодно, дорогой мэтр, чтобы сын мой тотчас же дал письменное согласие?
- Нет, нет, господин Ролан. Завтра. Завтра у меня в конторе, в два часа, если вам удобно.
- Конечно, конечно, еще бы!
Госпожа Ролан тоже поднялась, улыбаясь сквозь слезы: она подошла к нотариусу, положила руку на спинку его кресла и, глядя на г-на Леканю
растроганным и благодарным взглядом матери, спросила:
- Чашечку чаю?
- Теперь пожалуйста, сударыня, с удовольствием.
Позвали служанку, она принесла сначала сухое печенье - пресные и ломкие английские бисквиты, как будто предназначенные для клюва попугаев,
которые хранятся в наглухо запаянных металлических банках, чтобы выдержать кругосветное путешествие. Потом она пошла за суровыми салфетками,
теми сложенными вчетверо чайными салфетками, которые никогда не стираются в небогатых семьях. В третий раз она вернулась с сахарницей и чашками,
а затем отправилась вскипятить воду. Все молча ждали.
Говорить никому не хотелось; о многом следовало подумать, а сказать было нечего. Одна только г-жа Ролан пыталась поддерживать разговор. Она
рассказала о рыбной ловле, превозносила "Жемчужину", хвалила г-жу Роземильи.
- Она прелестна, прелестна, - поддакивал нотариус.
Ролан-отец, опершись о камин, - как бывало зимой, когда горел огонь, - засунул руки в карманы и вытянул губы, словно собираясь засвистеть:
его томило неодолимое желание дать волю своему ликованию.
Братья, одинаково закинув ногу на ногу, сидели в двух одинаковых креслах по левую и правую сторону круглого стола, стоявшего посреди
комнаты, и пристально смотрели перед собой; сходство позы еще сильней подчеркивало разницу в выражении их лиц.
Наконец подали чай. Нотариус взял чашку, положил сахару и выпил чай, предварительно накрошив в него небольшой бисквит, слишком твердый,
чтобы его разгрызть; потом он встал, пожал руки и вышел.
- Итак, - повторил Ролан, прощаясь с гостем, - завтра в два часа, у вас в конторе.
- Да, завтра в два.
Жан не промолвил ни слова.
После ухода нотариуса некоторое время еще длилось молчание, затем старик Ролан, хлопнув обеими руками по плечам младшего сына, воскликнул:
- Что же ты, подлец, не поцелуешь меня?
Жан улыбнулся и поцеловал отца.
- Я не знал, что это необходимо.
Старик уже не скрывал своей радости. Он кружил по комнате, барабанил неуклюжими пальцами по мебели, повертывался на каблуках и повторял:
- Какая удача! Что за удача" Вот это удача!
Пьер спросил:
- Вы, стало быть, близко знали Марешаля в Париже?
Отец ответил:
- Еще бы, черт возьми! Да он все вечера просиживал у нас; ты, верно, помнишь, как он заходил за тобой в коллеж в отпускные дни и как часто
провожал тебя туда после обеда. Да вот в то утро, когда родился Жан, именно Марешаль и побежал за доктором. Он завтракал у нас, твоя мать
почувствовала себя плохо. Мы тотчас поняли, в чем дело, и он бросился со всех ног. Впопыхах он еще вместо своей шляпы захватил мою. Я потому это
помню, что после мы очень смеялись над этим. Может быть, и в смертный час ему вспомнился этот случай, а так как у него не было наследников, он и
сказал себе: "Раз уж я помог этому малышу родиться, оставлю-ка я ему свое состояние".
Госпожа Ролан, откинувшись на спинку глубокого кресла, казалось, вся ушла в воспоминания о прошлом. Она прошептала, как будто размышляя
вслух:
- Ах, это был добрый друг, беззаветно преданный и верный, редкий человек по нынешним временам.
Жан поднялся.
- Я пройдусь немного, - сказал он.
Отец удивился и попробовал его удержать, - ведь нужно было еще кое-что обсудить, обдумать, принять кое-какие решения. Но Жан заупрямился,
отговариваясь условленной встречей К тому же до введения в наследство будет еще достаточно времени, чтобы обо всем потолковать.
И он ушел; ему хотелось побыть наедине со своими мыслями. Пьер заявил, что тоже уходит, и через несколько минут последовал за братом. Когда
супруги остались одни, старик Ролан схватил жену в объятия, расцеловал в обе щеки и сказал, как бы отводя упрек, который она часто ему делала:
- Видишь, дорогая, богатство свалилось нам с неба. Вот и незачем мне было торчать дольше в Париже, надрывая здоровье ради детей, вместо
того чтобы перебраться сюда.
Госпожа Ролан нахмурилась.
- Богатство свалилось с неба для Жана, - сказала она, - а Пьер?
- Пьер? Но он врач, он без куска хлеба не будет... да и брат, конечно, поможет ему.
- Нет, Пьер не примет помощи Наследство досталось Жану, одному Жану. Пьер оказался жестоко обделенным.
Старик, видимо, смутился:
- Так мы откажем ему побольше.
- Нет. Это тоже будет несправедливо.
Тогда он рассердился:
- А ну тебя совсем! Я-то тут при чем? Вечно ты выкопаешь какую-нибудь неприятность. Непременно надо испортить мне настроение. Пойду-ка
лучше спать. Покойной ночи. Что ни говори, это удача, чертовская удача!
И он вышел, радостный и счастливый, так и не обмолвясь ни словом сожаления о покойном друге, который перед смертью столь щедро одарил его
семью.
А г-жа Ролан снова погрузилась в раздумье, пристально глядя в коптящее пламя догорающей лампы.
Глава 2
Выйдя из дому, Пьер направился в сторону Парижской улицы, главной улицы Гавра, людной, шумной, ярко освещенной. Свежий морской ветер ласкал
ему лицо, и он шел медленно, с тросточкой под мышкой, заложив руки за спину.